Наталья Алферова - Зов Аспидной горы. Сказание об Орской яшме [СИ]

Летний зной мороком укутывал степь. Ветер лениво перебирал серебристый пушистый ковыль. Кузнечики стрекотали изредка и словно нехотя. Зелень трав островками прикрывала ещё не успевшую растрескаться от жары землю. Полынь пока не цвела, но её горький запах уже перебивал все остальные. Солнце клонилось к закату, окрашивая облака в розовый цвет. Безмятежность природы, казалось, ничто не могло потревожить. Но это только казалось. Вдали быстро разрастались клубы пыли. Тишину смело топотом коней и резкими гортанными криками людей, их понукающих. Небольшой отряд из шести всадников остановился. Трое спешились.

Если двое были детьми степи: коренастый широкоскулый батыр и молоденькая женщина, придерживающая руками заметно выпирающий живот, то в третьем явно текла славянская кровь. Высокий, широкоплечий, с кудрявыми русыми волосами, в полотняной рубахе, перехваченной поясом, старых казачьих штанах с отпоротыми лампасами. Он смотрел на спутников исподлобья, настороженно. Батыр подошёл ближе и заговорил по-русски, довольно чисто, почти не коверкая слов:

— Пришло время расчёта, мастер. Держи, — он протянул мешочек с монетами.

Названный мастером собрался убрать деньги, но был остановлен резким окриком:

— Считай!

Пожав плечами, мастер пересчитал монеты, сунул мешочек за пазуху и сказал:

— Всё по уговору.

— Ты доволен, мастер?

— Доволен.

Батыр отошёл к женщине, доставая камчу и поигрывая ей. Повернулся, бросил с усмешкой:

— За это тоже расчёт будет, — и ткнул рукоятью плети в живот спутницы. Та ойкнула и согнулась от боли.

Мастер рванулся к женщине, но помешал накинутый на него одним из верховых аркан. Верёвка обхватила посредине, крепко прижав руки к туловищу. Женщина выпрямилась и отчаянно закричала на батыра:

— Ты клялся доставить его обратно! Клялся!

— Но не клялся, что живым. Хей! — повинуясь окрику, всадники пустили коней в галоп.

Мастера поволокло по земле. Женщина упала на колени, закрыла уши руками, зажмурила глаза и завыла дико и отчаянно. Постепенно вой сменился тихими всхлипываниями. Батыр вскочил на коня и напряжённо всматривался вслед соплеменникам, в сторону возвышавшейся вдали Аспидной горы. За ней скрывалась крепость русских Яман Кала — злой город.

— Убей и меня. — Батыр вздрогнул, услышав хриплый голос, и взглянул на спутницу. Она сидела на земле и смотрела на ковыль рядом.

— Нет. Наш отец не простит. А вот проклятое отродье, что ты носишь, уничтожу. Вставай, Карлыгаш, пора обратно.

Женщина отрицательно покачала головой и принялась раскачиваться, подвывая. Со стороны крепости раздались выстрелы.

Вскоре показались степняки, один на скаку сматывал аркан. Заметно отставая, за ними гнались казаки, также на скаку перезаряжая ружья. Батыр ещё раз окликнул спутницу. Не услышав ответа, на мгновенье заколебался. Если взять с собой силой, перекинув через седло — не уйти от преследователей. Оставить? Жалость резко кольнула сердце и тут же отпустила. «Сестра опозорила род. Пусть остаётся, а там, как рассудит Всевышний. Никто не виноват, что наткнулись на казачий разъезд», — это батыр уже додумывал, присоединяясь к своим людям. Вновь раздались выстрелы.

Словно два вихря пронеслось мимо охваченной странным оцепенением женщины. Она всё видела, слышала, но не могла шевельнуться, да и не хотела. Возлюбленного убили, и ей незачем больше жить. Ребёнок сильно толкнулся в животе, напоминая о себе. «Наша дочь будет красавицей, ласточка моя!» Прозвучавший словно наяву родной голос вырвал из забытья. А ведь брат не оставит в живых ребёнка «проклятого русского». Карлыгаш, чьё имя означало «ласточка», попробовала встать, но ноги отказали, она со стоном повалилась в траву и осталась лежать. Раздался шум. Это возвращались казаки. «Не догнали», — подумалось равнодушно. Двое остановились рядом, переговариваясь. Женщина понимала их — у степняков и обитателей форпоста случались разные времена: вражда сменялась периодами оживлённой торговли — но даже не шелохнулась, когда один из казаков начал медленно вынимать шашку. Глаза его наливались кровью:

— Зарублю гадюку!

Второй, с тронутым оспой лицом, прикрикнул:

— А ну, погодь!

Первый нехотя послушался, ворча:

— Добрый ты больно, Тимоха. Киргизам, знать, можно наших увечить, а я — погодь?

— Малохольный ты стал опосля раненья. Вишь, баба-то брюхатая. Таких трогать грех. Едем, а то есаул уж оборачивается. Но, пошла, каурая! — дёрнул за поводья второй казак.