Элеонора Гильм: Искупление [litres]

Тимофей сгубил ее старшего Ваньку. Веселый, бесшабашный, озорной Тимка постоянно подбивал друга на каверзы. То напугают бабку Матрену, вырядившись чертями. То девок щупают в бане. То подопрут поленом чью-нибудь дверь и наблюдают с диким хохотом. А летом 1577 года Тимка уговорил пьяного Ваньку пойти за медом после многих чарок браги, выпитых на сеновале. Каждый бортник знает, что к пчелам соваться пьяным нельзя. Тимка пролежал опухшим пару дней, и следа от укусов не осталось. А Ванька… Когда матери принесли его тело, она, вжавшись лбом в его посиневшее, опухшее лицо, заорала.

Маланья, потерявшая ненаглядного первенца, оказалась куда сильнее мужа. Иван заболел с горя, и она выхаживала его зиму и осень. И как-то получилось, что скоро она взяла в свои цепкие персты бразды правления в семье. А Иван уступил их, подкошенный нелепой смертью первенца.

Тимку Маланья вызвала на разговор и убедила, что лучше ему уехать подальше от Еловой, а не то насолит она семье. И мстить она, добрая душа, не стала. И дружбу соседскую не разорвала. Мол, проглотила обиду.

Когда подрос младший Семка, она со злостью и даже удивлением каким-то следила за его играми с соседской Аксинькой и думала: «Нет, да не может быть такого. Есть Бог, он видит все, он не пошлет во второй раз испытание …»

Маланья времени не теряла: привечала подружку Аксиньи Ульянку, угощала медовыми ковригами, говорила, что надо за себя уметь стоять, Аксиньке спуска не давать. Ульянка уклончиво улыбалась, перебирала рыжие косы, но умные советы, кажется, запоминала.

Бог послал испытание рабе Маланье. Аксинья окрутила Семена своими ужимками и улыбками. Дразнила, издевалась, насмехалась над бедным Семкой… А потом выскочила замуж за кузнеца… А бедный сынок должен был смотреть на их счастье, захлебываться от обиды. Женился на тихой Катерине. Провожал жадным взглядом Аксинью…

Как мать просмотрела, что их переглядки переросли в неприкрытые переблядки, что предавался сын греху с проклятой знахаркой? Соседская семья угробила первого сына Маланьи, довела до греха второго…

Когда Семен ушел воевать, освобождать столицу, Маланья сразу поняла: дело в Аксиньке проклятой. От нее убежал. Туда, где могли убить в любой миг, искалечить, взять в плен, уморить… Тогда и уверилась, что надо сжечь гнездо похоти – дом Аксиньки.

Даже внука любимого – Илюху, хитроумностью похожего на нее, – не пожалела. Знала, что дитя пощадят, застав за злым делом. Выполнил умница бабкин наказ, поднес пропитанную смолой головешку, выбил искру. Двор соседский выгорел дотла, испепелив одного из выродков Вороновской семьи. Аксинька с нагулянной девкой выжила. Видно, диавол хранил свою служительницу, оберегал ее жизнь от святого наказания.

На сходке Маланья ждала справедливости, ждала, что староста и еловчане спасибо скажут ей и Илюшке за уничтожение гнезда похоти. Не дождалась. Слова дурные говорили про нее, заставили помогать паршивой бабе, виниться перед ней… Когда Маланья услышала такое решение сходки, то помутнел мир, закрутился в черном водовороте и утащил с собой в непроглядную мглу. Нескоро она открыла глаза, а, открыв, ужаснулась: изувер Яков Петух исхлестал Илюшеньку, превратив спину дитяти в кровавое месиво. И Катерина молчала, не защищала кровинушку свою, лишь смотрела с жалостью на сына и с чем-то, похожим на смесь страха и презрения, на полуживую свекровь. Лицемерка.

И Аксинька такая же. Сидит рядом, смотрит на старуху с лживым сочувствием, а в душе своей упрашивает диавола уморить ненавистную соседку.

– Не дождешься, – расслышала Аксинья шипящий шепот Маланьи. – Паскуда…

Она посидела у постели умирающей времени достаточно, чтобы понять: больше ничего она не услышит. Старуха впала забытье, ее губы шевелились, порой «шшшш» доносилось до Аксиньи, но разобрать или понять ничего было невозможно. Наверное, просто жизнь так по каплям вытекала из Маланьи.

– Ненавидит она тебя, – проронила Катерина. – И семью твою. Что-то в прошлом связало их в тугой узел. Мне дела нет до ваших склок.

– И ты… меня ненавидишь? – неожиданно для самой себя спросила Аксинья.

Катерина подняла на нее усталые глаза:

– Нет у меня сил на гнев и ненависть, мне детей бы прокормить да… Се… – она споткнулась об имя, – мужа дождаться.

Аксинья кивнула, позвала игравшую с Ванькой Нюту, быстро вышла из избы, где каждый угол дышал презрением к ней. Зачем приходила? Что ожидала услышать от старухи, по воле которой чуть не погибла в собачьих зубах дочь, заживо сгорел племянник… Не меняют людей ни время, ни пережитые горести или радости. Сплетник так и остается сплетником. Злобная карга не раскается, не будет рыдать в ногах у того, кого она чуть не сгубила.