Ванора Беннетт - Роковой портрет

— Вроде нет. Хотя Джон научился танцевать, представляешь? Но сказал, что хочет посвятить себя медицине. Пытается поступить в медицинский колледж.

— Он женился? — спросила я. Задержав дыхание.

Наверное, не следовало спрашивать так прямо. Вспомнив, что следует смиренно смотреть на свои руки, я вдруг заметила: они уже не там, где я их видела в последний раз. Пальцы теребили брошь. Пытаясь скрыть смущение, я отцепила ее и положила на стол.

Она отрицательно покачала головой, и на лице ее появилась легкая улыбка, как у рыбака, играющего с рыбой, уже болтающейся на крючке. Затем Елизавета прикусила губу и одарила меня самым смиренным из своих взглядов.

— Он сказал, что хотел бы посмотреть наш новый дом. Обещал приехать в гости.

Я выжидала, поскольку и так зашла слишком далеко. Нельзя спрашивать когда. Я сосредоточилась на бликах солнечного света в саду. Мое молчание выбило ее из колеи.

— Джон спрашивал про тебя, правда, — неохотно продолжила Елизавета, и под кокетливыми ресницами, затенявшими ее лицо, блеснули беспокойные внимательные глаза. — Это когда он сказал, что собирается к нам.

— О, — произнесла я, почувствовав удар в сердце, но мне удалось-таки соскочить с крючка ее вопросов. Я пожала плечами, уже почти получая удовольствие от игры. — Сомневаюсь, что нам будет о чем поговорить, ведь мы уже закончили школу… хотя… — Я неопределенно улыбнулась. — Конечно, я с удовольствием послушаю про его путешествия.

— О нет. Он интересовался тобой особо. Я сказала ему, что из тебя вышло медицинское чудо, что ты сама теперь практически доктор. Рассказала, как ты, читая Галена, вылечила отца от лихорадки. Он был рад.

Пару лет назад я действительно вылечила отца. И действительно читала Галена. Книга называлась «De differentiis febrium» («О различных видах лихорадки»). Отец тогда вернулся после очередной дипломатической миссии во Францию разбитый, в жару, в поту, и ни один врач не сумел ему помочь. Им всем понравились мои слова, что у отца, по определению Галена, трехдневная лихорадка. Хотя на самом деле я была невысокого мнения об этом авторитете; от его «героического», как они говорили, лечения, заключавшегося в мучительных процедурах от слабительных до кровопусканий и очковтирательстве при помощи умных слов, меня самое бросало в жар. И я просто дала ему настойку коры ивы, купив ее на Баклерсбери. Один аптекарь сказал мне, что она понижает жар. Так и случилось — через день отец встал на ноги. Однако я не могла им сказать, как легко все получалось: они сочли бы меня простушкой. Пусть уж и дальше верят в трехдневную лихорадку Галена.

— Джон сказал, это ты пробудила в нем интерес к медицине, так как всегда ходила на Баклерсбери и беседовала с травниками, — продолжала Елизавета, и я опять почувствовала на себе ее взгляд. — Что он очень хочет с тобой повидаться. А потом еще сказал: «Разумеется, в четверг». Правда, смеясь, так что, наверное, это просто так.

Последовало молчание. Я плавно отодвинула тарелку.

— Ну что ж, всегда приятно снова увидеть Джона. Я скучаю по лондонским временам, когда заглянуть к нам на огонек было так легко. А ты? — наконец спросила я, осматриваясь в поисках брошки, которую положила на стол, и проявляя так мало интереса к визиту Джона, что ее тайное любопытство или бог знает что еще увяло.

Но конечно, я уже не могла думать ни о чем другом. И в это утро проснулась раньше обычного, полная надежд, — ведь наступил четверг.

Все случилось намного хуже, чем я могла себе представить. Увидев наконец лодку, повернувшую от излучины реки, мы все сгрудились у задней калитки, как какой-нибудь торжественный комитет по встрече гостей, бросились к причалу и неловко застыли у самой воды.

Но возле пирамиды из тюков и сундуков на дне лодки неудобно сидели не один, а два человека. Казалось, они не были знакомы и даже не разговаривали друг с другом. Одетые как иностранцы, оба стали собирать вещи. Госпожа Алиса в растерянности уставилась на них, недоумевая, который же из них наш гость, и осматривая багаж в поисках треноги и прочих художнических причиндалов.

Один оказался плотно сбитым мужчиной моих лет. Его квадратное лицо с глубоко посажеными глазами, набрякшими мешками под ними, румяными щеками и коротким носом от самого лба до скошенного подбородка было покрыто короткими курчавыми белокурыми волосами. Он осматривался с неуверенной надеждой чужестранца на теплый прием. Лицо другого, высокого мужчины, до самых ушей закрывал поношенный темный плащ. Только когда он резко встал, так что лодка пошатнулась, и на длинных сильных ногах спрыгнул на землю, я узнала его крупный орлиный нос и неопределенную печаль в глазах, отражавших небо. Он ни на день не стал старше.