Ванора Беннетт - Роковой портрет

(— Ты как собака, они тоже все сидят и ждут, — сказала как-то Елизавета, увидев меня; в восемь лет у нее уже был острый язык. — Так и хочется тебя как-нибудь задрать! — И мерзко улыбнулась. Но мне было на нее наплевать.)

Каждый четверг Джон Клемент дарил мне что-нибудь для сундучка с лекарствами, и тот постепенно наполнялся. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец пригласил нашего учителя сопровождать его летом за границу в качестве секретаря. Это была первая дипломатическая миссия отца в Кале и Брюгге, жест доверия, поскольку отец вращался в королевских кругах. Джон с радостью согласился, отметив, что не ожидал этого, и купил мне особый подарок, призванный напоминать о наших прогулках, — медицинские весы. Я рассказывала ему о намерении купить их перед сбором урожая.

Но к осени Джон не вернулся. Отец появился один. Он ничего не объяснил мне, будто не замечал нашей дружбы, только за обедом в день приезда, обращаясь ко всем, произнес несколько общих фраз:

— Джону необходимо расширить свой горизонт. Я нашел ему место в Оксфорде. Не так-то уж много там людей, знающих греческий.

Отец смотрел на меня по-прежнему с любовью, по-прежнему тепло поощрял мои занятия. Но я знала — ему проще говорить о философии и Божьей воле, чем о чувствах, и у меня не хватало духу отвести его в сторону и заговорить о своем. Не хватало мужества спросить, почему Джон, первый взрослый, с кем я подружилась, чья нежность напоминала мне детство в деревне, исчез, не сказав ни слова. Я снова стала бдительной и укрылась за книгами. Однако как я ни грустила, второй раз потеряв близкого мне взрослого человека, в конце концов я нашла в себе силы отнестись к произошедшему философски и даже увидеть нечто хорошее. Моя дружба с Джоном прервалась, но увлечение травами и врачебным искусством продолжилось. Для неуклюжего, поглощенного учебой, но довольно робкого подростка, боявшегося выражать свои чувства, возможность каждый день по мелочам помогать близким была по меньшей мере облегчением, а может, и кое-чем поважнее. Я не думала о своем превосходстве или о крохотной искре собственной гениальности в огромном костре мыслительной энергии, которую генерировал дом Мора. Мне важно было показать мою любовь.

Джон не писал мне, но я ловила его имя в разговорах. Так я узнала, что его уроки греческого признали лучшими во всей истории университета. Также год спустя я выяснила: он снова отправился в путешествие подобно гениям из круга Мора. Он поехал в Италию — Падую и Сиену, — где собирался изучать медицину. Греческий Джон выучил в другом университете, давно, еще до того как начал преподавать, тоже за границей, кажется, где-то в Северной Европе, хотя он никогда об этом не рассказывал. По-видимому, его не тянуло в Лондон. Он не имел ни семьи, ни близких друзей. Меня он, наверное, считал всего лишь нуждавшимся в любви ребенком и просто-напросто забыл.

После Джона мы прошли через руки многих воспитателей. Нас напичкали таким количеством сведений по геометрии, греческому, астрономии, латинскому, а также молитвами и игрой на спинете, что демонстрировали как образец новой системы преподавания. Вся наша жизнь проходила на виду, хотя после переезда в Челси мы жили далеко от двора. Отец издавал всякий исписанный нами клочок бумаги. Все письма, которые мы должны были писать ему в учебные дни, упражняясь в композиции и искусстве ведения диспута, переводя с латинского на греческий, с греческого на английский и обратно, вовсе были не личными. Лучшие из них он тайком отправлял Эразму, уверяя, будто у нас ужасный почерк, и ждал «изумления» нашим остроумием и стилем, а Эразм, по доброте своей, разумеется, восхищался. Даже письма отца к нам — письма на латыни, адресованные schola [1] Школа (лат.). , где он говорил, как глубоко и нежно нас всех любит, вспоминал, как мы сидели у него на коленях, как он кормил нас пирожными и грушами, как наряжал в шелка и прочее и прочее, — тоже издавались и долго еще отшлифовывались после того, как мы их получали.

Когда возникла идея написать семейный портрет, отец почти каждый день за обедом рассказывал гостям о наших блестящих талантах. Он любил повторять, что женские мозги хоть и беднее мужских, но все-таки, если за ними как следует ухаживать, способны давать удивительные плоды; он хвалился, что по своему родительскому добросердечию бьет нас только павлиньими перьями. И в самом деле, мы вошли в такую моду, что Элиоты и Парры начали копировать отцовские методы обучения. Маленькие Екатерина и Уильям Парр рисковали стать такими же умными, как мы, если бы не были начеку. Отец даже заинтересовался моими скромными медицинскими экспериментами — со временем мое увлечение переросло занятия лишь с лекарственными растениями: конечно, я обратила внимание на имена Галена и Гиппократа. Я не сомневалась, что Джон Клемент изучает их теории в Италии. И отец просил остальных читать больше медицинских трудов.