Эмили Бронте - Грозовой перевал. Иллюстрированное издание

На подоконнике, на который я поставил свечу, лежало несколько книг, тронутых плесенью. Они были сложены стопкой в одном из углов; кроме того, с каждой стороны подоконника были сделаны надписи, процарапанные прямо по краске. Эти надписи, однако, не содержали ничего, кроме повторяющихся в разных вариациях слов, составляющих имя: в одном месте Кэтрин Ирншоу, в другом Кэтрин Хитклиф, в третьем Кэтрин Линтон.

Совершенно обессиленный, я прислонился головой к окну, продолжая произносить вслух Кэтрин Ирншоу – Хитклиф – Линтон , пока мои глаза не сомкнулись. Однако не прошло и пяти минут, как из темноты начали проступать буквы, мерцающие бледным сиянием, причем настолько четко, насколько четкими могут быть фантомы; и вскоре все пространство вокруг было наполнено одними Кэтрин . Очнувшись, я развеял назойливо проступающее имя, и обнаружил, что фитиль моей свечи касается одного из старых томов, а помещение наполнено запахом жженой телячьей кожи. Чувствовал я себя ужасно, от воздействия холода и постоянной тошноты я совсем ослаб. Я сел, очистил книгу от нагара, и раскрыл пострадавший том на своих коленях. Это был Завет в очень простом переплете, от которого исходил ужасный запах плесени. На листе было процарапано до полупрозрачности: книга Кэтрин Ирншоу , и дата – около полувека назад. Я закрыл эту книгу и стал брать другие, пока не исследовал их все. Библиотека Кэтрин была подобрана тщательно, а состояние, в котором она находилась, свидетельствовало о том, что книгами активно пользовались, правда, не всегда по прямому назначению. Когда заканчивалась одна глава и начиналась другая, между ними имелось незаполненное наборщиком пространство, которое было покрыто комментариями, сделанными чернильной ручкой. Некоторые из них представляли собой законченные суждения, другие являлись отдельными частями регулярных записей. Написаны они были бесформенными каракулями, словно сделанные неопытной детской рукой. В верхней части дополнительной, не заполненной печатным текстом страницы (вероятно, наиболее ценной, когда ее обнаружили впервые), я, к своему огромному удовольствию, увидел замечательную карикатуру на моего друга Джозефа: грубоватый, но вместе с тем впечатляющий эскиз. Во мне вспыхнул живой интерес к неизвестной мне Кэтрин, и я незамедлительно стал разбираться в ее поблекших каракулях.

«Ужасное воскресение, – так начиналась запись, сделанная в конце печатного абзаца. – Я хочу, чтобы мой отец снова был с нами. Хиндли является его отвратительной заменой. С Хитклифом он ведет себя просто ужасно. Хитклиф и я, мы собираемся выступить с протестом, и планируем предпринять первый шаг в этом направлении уже сегодня вечером.

Весь день нас заливал дождь. Мы не смогли пойти в церковь, так что Джозеф вынужден был провести собрание паствы на мансарде, в то время как Хиндли и его жена нежились в уютном тепле перед камином на нижнем этаже, занимаясь хоть чем, но только не чтением Библии, могу в этом поклясться. Хитклиф, я и несчастный крестьянский юноша-пахарь, нам было велено взять наши молитвенники и подняться наверх. Мы уселись в ряд на мешках с кукурузой, время от времени издавая стоны и дрожа от холода. Мы надеялись, что Джозеф тоже вскоре продрогнет, и его проповедь будет короткой, в том числе ради его же собственной выгоды. Напрасные мечты! Служба длилась ровно три часа, так что даже мой брат, когда мы спускались вниз, сделал удивленное лицо и воскликнул: «Что, уже закончили?» Раньше воскресные вечера мы проводили за играми; нам разрешали поиграть, если мы не очень шумели. Сейчас достаточно просто засмеяться, чтобы нас отправили в угол.

– Вы забываете, что над вами есть хозяин, – произнес домашний тиран. – Я уничтожу любого, кто первым испортит мне настроение! Я настаиваю на послушании и молчании! Ага, мальчик, так это ты! Дорогая Френсис, оттягай его за волосы, когда соберешься вставать; я слышал, как он щелкнул пальцами. Френсис оттягала его за волосы с большой охотой, а потом пошла и уселась за стол на колени к своему мужу. Они так и сидели, словно дети, целовались и проводили время за пустой болтовней, от которой нам становилось стыдно. Мы создали для себя немного комфорта под аркой туалетного столика, насколько это позволяли наши возможности. Я просто связала вместе свои передники и повесила их как занавеску. Но тут пришел Джозеф (он вернулся из конюшни), сдернул мою работу, влепил мне оплеуху и грозно прохрипел: