Елена Арсеньева - Любезная сестрица (Великая княжна Екатерина Павловна)

– Что проку в мальчишках? Они только на то и годятся, что делать детей своим женам. Мужской пол – еще не условие ума и удачливости. Посмотри на меня – я женщина, но император в России не какой-то там мужчина, а я именно я! – Екатерина частенько называла себя императором, а не императрицей. Ну а «какой-то там мужчина» – это, понятное дело, подразумевался ее сын Павел, которого она на дух не выносила. – Наша маленькая Катрин в свое время тоже взойдет на трон, и еще неизвестно, кто будет властвовать, она или ее супруг!

Говоря так, Екатерина Алексеевна имела в виду, что всякая особа из российского царского дома непременно выйдет замуж за какого-нибудь короля или принца, однако, чуть только Катрин подросла и начала понимать частенько повторяемые и пересказываемые ей бабушкины слова, она принялась придавать им совершенно другое значение. Она видела себя не на каком-нибудь троне вообще, а именно на русском!

Разумеется, об этих детских бреднях никто поначалу не подозревал. Императрица несколько даже разочаровалась в ней и описывала ее барону Гримму, своему постоянному корреспонденту с ноткой пренебрежения: «О ней еще нечего сказать, она слишком мала и далеко не та, что были братья и сестры в ее лета. Она толста, бела, глазки у нее хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими игрушками, болтает без умолку, но не говорит ничего, что было бы достойно внимания».

Впрочем, именно этой замкнутостью и тихостью нрава и понравилась двухлетняя сестричка старшему брату Александру, который был старше ее на десять с половиной лет. Сам он был склонен к задумчивости, тишине и созерцательности, переизбыточное оживление большого семейства немало раздражало его, оттого среди всех прочих братьев и сестер он и предпочитал Катрин. И стоило ей ощутить это ласковое внимание брата (мужское внимание – как определяла для себя императрица, прекрасно знавшая, что у любви нет возраста, так же, как слов «уже поздно» или «еще рано»), как она мигом перестала быть «белой и толстой», перестала сидеть в углу с игрушками, а принялась кругом бегать за братом, и оторвать ее от Александра было совершенно невозможно. Причем чем дольше, тем меньше бескорыстного, невинного восхищения светилось в ее ярких, темных, больших глазах, а тем больше можно было увидеть в них ревности собственницы, никому не желающей уступать любимую игрушку.

Появление при дворе принцесс Баденских, предназначенных в жены Александру и Константину, пробудило в девочке истинного бесенка. Нет, не шаловливого бесенка, а вполне взрослого и очень опасного беса! На Фредерику-Доротею, которой предстояло быть окрещенной именем Анна и сделаться женой Константина, она смотрела презрительно, а на прелестную Луизу – с откровенной ненавистью, высмеивала каждый ее шаг, каждое слово, а ее естественные неловкость и застенчивость, которые были и впрямь очень трогательны и умиляли всех остальных, вызывали у малышки приступы грубого смеха. При этом она оказалась достаточно умна (а вернее всего, хитра), чтобы не буйствовать принародно, понимая или чувствуя, что этим восстановит против себя Александра, который очаровался невестой с первого взгляда. Катрин паясничала и скоморошничала, только если была убеждена, что ни няньки, ни воспитательницы ее не видят, и с ее легкой руки остальные принцессы относились к Елизавете насмешливо и пренебрежительно. Первый раз выдала себя Катрин во время венчания брата. И тогда же императрица впервые задумалась, что эта девчонка еще задаст им всем жару, если вовремя ее не окоротить.

Впрочем, Екатерине Алексеевне было не до глупеньких девочек. Куда сильнее мучила ее страсть, которую вызвала нежная красота Елизаветы в обожаемом Платоне Зубове, тревожила собственная неумолимо надвигающаяся старость, приметы которой все меньше поддавались притираниям, румянам, помадам и мушкам, беспокоили причуды сына и наследника, которому предстояло оставить и власть, и трон, и Россию, а нельзя, никак нельзя было делать этого… Вот если бы Александр, любимый внук, был ее наследником, императрица спокойно глядела бы в глаза неминуемой кончине.

Эта мысль все чаще приходила в голову государыне, и она не делала из своих размышлений тайны. Втихомолку ту мысль обсуждали везде, во всех дворцовых закоулках, и даже младшие дети уже были в курсе волнующих разговоров. Ничего пока не знал только Павел…

Разумеется, и Катрин внимала слухам всей душой. Она росла, она взрослела, она умнела – и становилась более хитрой, более изощренной интриганкой, чем все прочие, вместе взятые.