Елена Арсеньева - «Веселая» смерть (Ревность по-русски)

Евдокия Николаевна с первого взгляда поразила знаменитого сыщика своей красотой. Нет, не красотой даже, а той особенной прелестью, про которую говорят: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Она была именно что мила, и взгляд Путилина, уставший от дерзкой, вызывающей красоты столичных «роковых» женщин, так называемых светских львиц, не единожды отдыхал на ней. Глаз не сводили с нее и другие мужчины, однако Евдокия Николаевна была со всеми равно приветлива и в то же время спокойно-холодна, и Путилин подумал, что будь он ее мужем и к тому же записным Отелло, и то не сыскал бы в ее поведении ни малейшего изъяна. Однако, судя по всему, супруг ее мог заткнуть за пояс добрый десяток венецианских мавров – так бешено сверкали его глаза, стоило только подойти кому-то из мужчин к Евдокии Николаевне. Чудилось, где-то за пазухой у него сидит свой собственный, ни на миг не притихающий Яго и жалит, жалит беспощадными интригами свирепую, жестокую душу господина…

Возможно, то была душевная болезнь, нуждающаяся в излечении и сочувствии, однако Путилин нисколько не сочувствовал этому высокому, красивому, сильному мужчине со взглядом убийцы, который был властен над жизнью и смертью жены. Скорее он укрепился в сочувствии именно к ней, а потому вознамерился разузнать об образе жизни ехменьевских обитателей самым подробным образом.

Наилучший способ, который представлялся ему, была слежка – самое привычное дело для сыщика, пусть даже великого. В тот же вечер Иван Дмитриевич тайно приехал в Ехменьево и, оставив коня в ближней рощице, пешком прошел к усадьбе, перелез через забор и прокрался к барскому дому.

Собаки носились по саду, однако у Путилина было одно странное свойство: он обладал неким магнетическим воздействием на всех псов, пусть даже на сторожевых и самой отъявленной свирепости. Для усиления этого свойства он прихватил с собой сверточек с несколькими кусками свиной требухи, которая пришлась весьма по вкусу не слишком-то сытым охранникам ехменьевского дома.

Это было длинное одноэтажное строение. Путилину нравились двухэтажные дома, особенно с колоннами, этакие тургеневские «дворянские гнезда», однако на сей раз он порадовался тому, что дом построен в один этаж: не пришлось испытывать ловкость рук и крепость мышц, карабкаясь по стенам, чтобы заглянуть в окна. А так он просто медленно и осторожно крался вдоль стен.

Окна все были распахнуты по случаю духоты, однако свет в доме уж не горел: кажется, обитатели его давно спали. Внезапно до Путилина донеслись приглушенные голоса: два мужских и один женский. Женщина, чудилось, от чего-то отпиралась, о чем-то спрашивала. Ответы мужчин были односложны и грубы. Вдруг женщина сдавленно захихикала вперемешку со всхлипываниями, потом засмеялась. Засмеялась странно, сдавленно, словно против воли. И смех ее то и дело прерывался мучительными стонами.

Путилин нахмурился и подкрался к этому окну. Картина, которую он разглядел в полумраке (комната была слабо освещена свечой), сначала изумила его, а потом приковала к месту. Зрелище и впрямь было диковинное. Нет, здесь никого не убивали, не били даже, не насиловали, а всего-навсего двое мужчин… щекотали молодую женщину, распростертую на кровати! Один из мужчин был Ехменьев, другой, тощий и низкорослый, судя по жалкому виду, мог быть только тем самым «псом Серегой», о котором говорил Путилину добросердечный крестьянин-арендатор. Женщина, к великому облегчению Ивана Дмитриевича, оказалась вовсе не Евдокией Николаевной. Впрочем, лицо ее было так искажено судорогами, что немудрено было и ошибиться…

Путилину стало жутко.

Что же сие значило?!

Конечно, Иван Дмитриевич не мог предполагать, что увиденной им загадочной и пугающей сцене предшествовала другая, не менее пугающая.

Едва прибыв домой с именин и не простившись с женой, которая немедленно заперлась в своей комнате, где опустила руку в холодную воду (всю дорогу Ехменьев молча, ожесточенно щипал Евдокию Николаевну за нежную кожу – до кровавых синяков щипал!), Ехменьев призвал к себе верного слугу Серегу, ловчего, и завел с ним такую беседу:

– Слушай, Серега, внимательно. Вот и пришла пора покончить с тем делом, о котором я тебе прежде говорил.

– Это с каким же? – нахмурился ловчий, словно не мог вспомнить. Нет, не в том дело, что он был немалый тугодум. И на память Серега никогда не жаловался. Однако как ни был он предан барину, а все же в его душе жил страх. Ведь речь шла о давно замышляемом убийстве, а всякое убийство непременно становится предметом дознания. И Серега знал: если начнут копать, то первое подозрение падет на него, главного пособника всех барских затей. Барин, может, и выкрутится. А вот он-то…