Ани Сетон - Моя Теодосия

Прежде она никогда не осмеливалась критиковать ее при нем. Но что это за жена губернатора, которая лежит, беспомощная, боясь пошевелиться? И снова она бережет силы, чтобы опять предпочесть мужа своему жалкому отцу. Джозеф мрачно молчал. Его жена словно не представляла себе, чего он достиг. Он и сам только смутно понимал, что старался выглядеть победителем, чтобы вызвать ее восхищение. Должна же она понять, какой он человек и чего достиг по сравнению с преступными химерами, в которые она верила.

Но Тео приняла эту новость вяло, со слабой улыбкой.

Она вежливо сказала:

– Как замечательно, Джозеф, – и снова погрузилась в свою страну грез.

Полли сказала, что Джозефу следует быть более суровым с женой, ее муж кивнул, а сам Джозеф снова промолчал, Тимоти Грин вступился за Тео:

– Миссис Элстон очень больна, мэм. Ей не так легко поправиться, как вам кажется. И ей нужно переменить климат.

– О, – сказала Полли не без добродушия, – она всегда стремилась поменять климат. Известно, что ей никогда не нравилась Каролина.

Грин подумал, что это вполне понятно, ведь здешний климат убил ее ребенка и подорвал ее собственное здоровье. Но он не стал спорить.

Тридцатого декабря Теодосию перенесли на самую большую баржу плантации, которая стояла в речке за Дебордье, и повезли в залив Виниоу. Вместе с ней были Грин, Джозеф и Вильям, отправившийся с ними по предложению Полли, чтобы придать церемонии прощания семейственный вид, а потом проводить брата в Роз-Хилл. Полли считала, что Джозефу следует немного развеяться, ведь он всегда сам не свой, когда Тео оставляет его. Голова Тео лежала на коленях Элеоноры. Француженка с радостью прощалась с берегами перешейка Вэккэмоу. «Не дай Бог снова увидеть эту злую страну», – бормотала она про себя. Она смотрела с отвращением на негров-гребцов, тянувших свою дурацкую песню: «Ровда-йовда, большой, тяжелый…» Она вспомнила, что уже слышала эту песенку десять лет назад на этой же барже, когда ехала сюда с мадам. Только тогда у нее на руках был бедный малютка Гампи. Руки ее дрожали, и она быстро отвернулась.

«Патриот» уже ждал их, загруженный рисом с Элстонской плантации. Джозеф не упустил случая послать груз в Нью-Йорк. Оверстокс решительно протестовал: это очень затрудняло управление. Судно не было приспособлено для таких перевозок. Но губернатор настаивал, и капитан все же уступил. Янки не любили упускать хороших денег, а рис в Нью-Йорке был дорог. Пришлось добавить 30 баррелей к добыче – слиткам серебра, слоновой кости, шелку, видно было, что корабль перегружен.

– Судно может не выдержать, если будет паршивая погода, – ворчал штурман.

– Выдержит, если я захочу, – отвечал капитан. – И прошу придержать язык.

– Да и женщины на корабле не к добру, – продолжал ворчать тот, хмуро глядя на приближавшуюся баржу. – Ребята уже говорят, что мы не доплывем.

– У тебя ума, как у старухи, – заревел капитан и зло зашагал к перилам, наблюдая, как садились на корабль Элстоны.

Тео проводили в маленькую, душную и затхлую каюту, которая, однако, была для нее частично прибрана. Ее уложили на койку, и она закрыла глаза. Элеонора осталась с ней, а Джозеф занялся расстановкой багажа. Он, впрочем, был небольшой. Узел с одеждой, сундук с вещами и шкатулка с письмами Аарона и разными бумагами, которые он ей в свое время вверил.

Потом Джозеф сделал знак Элеоноре, чтобы она удалилась. Грин находился в это время на палубе, а Вильям вообще остался на барже. Джозеф стоял и смотрел на Тео. Сейчас она выглядела в своем черном платье такой маленькой, почти ребенком. И трудно было представить, что он спал с ней когда-то, а она родила ему сына. Не было видно ни следов материнства, ни женской зрелости. Ему было горько, когда он вспоминал веселую, беззаботную девушку, которую встретил двадцать лет назад летним вечером.

Да, жизнь жестоко обходилась с нею, но все же что-то она сохранила нетронутым от своей красоты, от первоначального ее естества, на которое не повлиял ни он, ни даже ребенок, и что был связано с этой ее безумной преданностью отцу. Он снова почувствовал злость. Ее отец всегда стоял между ними, вот и сейчас она покидала мужа ради него. И эта ее болезнь, которую нельзя не признать уважительной причиной, в своем роде увертка. Она же быстро выздоровеет, когда сделает по-своему. Его дыхание стало неровным, и она открыла глаза.

– Ты сердишься, Джозеф? – она слабо улыбнулась, хотя губы ее кривились от боли. – Не надо сердиться сейчас, когда мы прощаемся.