Линда Ли - Белый лебедь

— Почему? Потому что вы не девственница? — Он вздохнул, и на его красивом лице отразились все его чувства. — Это не имеет значения, Софи. Не имеет, и мне давно уже следовало это понять.

— Но для меня это имеет значение. — Голос ее дрогнул.

— Почему?

Она попыталась отступить от него, но он ее не пустил.

— Почему? Говорите же, почему?

— Потому что тогда все начала я сама!

Слова провибрировали по комнате. Темные глаза Грейсона сверкнули от удивления, и он изумленно уставился на Софи. Она посмотрела на него, и ей стало не по себе, все внутри у нее замерло, но отступать было поздно.

— Я сама поцеловала его. — Глупо. По-дурацки. Она крепко зажмурила глаза. — Я не знаю, зачем я это сделала. Может, я хотела вам отомстить? Или отплатить своей матери за то, что она умерла? Или отцу — за то, что он выключил меня из своей жизни и занялся Патрицией? — Но все эти объяснения ничего не значат. Значит только то, что она первая поцеловала Найлза Прескотта. Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Я не имела в виду ничего другого, кроме поцелуя. Правда, не имела. Я помню, что очень удивилась, сделав это, удивилась и сразу испытала к нему неприязнь. Но когда он крепко обнял меня… я не сказала «нет». Я не сказала «нет»! — проговорила она сквозь зубы.

Она опустила глаза на перламутровые пуговицы на его рубашке. Она попыталась сосредоточиться на них, чтобы не видеть прошлого, чтобы больше ничего не чувствовать.

— Потом мне было плохо от всего, что случилось, все происшедшее было мне ненавистно, но больше всего я ненавидела себя за то, что отдалась ему. Такое полное и отвратительное расточительство! Потому что когда я пришла в себя после боли и возмущения и что там я еще такое ощущала, я поняла, что отдала ему то единственное, что имело для вас значение. — Она глубоко вздохнула, содрогаясь. — Вас никогда не интересовало, как я играю, как я выгляжу. И хотя я жила надеждой, что, может быть, что-то изменится, в глубине души я всегда знала, что единственное, чего вы хотите от меня, что вам нужно от меня, — это то, что делало меня в глазах общества порядочной. Моя невинность.

Потом, застегнув брюки, которые он даже не снял, Найлз принялся укорять ее за то, что это она сама все затеяла. Найлз обвинял ее. Она сама себя обвиняла. Теперь, узнав всю правду, сможет ли Грейсон обвинить кого-то другого?

Но когда он заговорил, голос его звучал ласково и уверенно.

— Милая, милая Софи. Не имеет никакого значения, что вы его поцеловали. Вы были молоды и одиноки. И вам нужно было почувствовать, что вы небезразличны хоть кому-то в этом мире.

Она посмотрела на него, и в глазах ее засверкали слезы.

— Вам нужно было, чтобы кто-нибудь обнял вас, чтобы вы почувствовали себя в безопасности, и он этим воспользовался. Вы ничего ему не отдали, — заявил Грейсон тоном, не терпящим возражений. — Это он взял у вас. Он взял вашу невинность. И я заставлю его заплатить за это. — Он усилием воли овладел собой и взял ее лицо в ладони. — Но он взял не то, что на самом деле имеет значение.

Она непонимающе взглянула на него.

Его ладони скользнули к ее плечам, и голос его перешел в шёпот.

— Он не взял вашего сердца. Не мог, потому что вы уже отдали ваше сердце другому. Мне.

— О чем вы говорите?

Он не ответил, а просто обнял ее за плечи и повел в контору. Там он вынул из кармана крошечный ключик и подошел к маленькому шкафчику, который интриговал Софи с самого ее возвращения. Грейсон отпер дверцу, вынул оттуда говорящую машину из меди и дерева — Софи думала, что она уже давно не существует, — и поставил на письменный стол.

— Вы ее нашли, — потрясение прошептала она.

— Она всегда была у меня. Я хранил ее все эти годы. Я тысячу раз заводил ее.

Он повертел ручку, и ее голос наполнил комнату, детский милый голос, невинный и исполненный искренности.

— Я люблю Грейсона Хоторна. Я люблю его всем сердцем. Когда-нибудь я стану его женой.

Наступила тишина, и Грейсон поднял голову Софи, так что глаза их встретились.

— Много лет назад вы отдали мне вашу любовь. Вашу любовь и ваше сердце. У меня есть вот этот ящик в качестве вещественного доказательства. И никто не сможет отобрать это у нас — ни Найлз Прескотт, ни Бостон, ни весь мир.

— Все эти годы вы хранили ее, — с благоговейным ужасом проговорила Софи.

— Разумеется, хранил.

Она, побледнев, смотрела на него.

— Зачем?

Впервые с начала их разговора он отвел взгляд. Но она коснулась его щеки и заставила посмотреть на нее.