Марлисс Мун - При свете звезд

– Стюард! – прогремел сэр Вильгельм, поднимаясь с кресла. – Готовься к долгому странствию. Мы отправляемся в Иерусалим за останками моего сына и на поиски моего внука.

Северный Йоркшир, 1154 год

Шурша черными одеяниями, настоятельница Маунт-Грейс приготовилась читать приговор. По правую сторону от нее стоял аббат Жерво, по левую – приходской священник. Ее головной плат закрыл солнечный свет, пробивающийся сквозь щель за ее спиной. Хотя лицо ее оставалось в тени, трудно было не разглядеть в ее серых, как сланец, глазах блеск неистовства веры.

Монахини призвали друг друга к тишине. По спине Мерри поползли мурашки. Стоя у помоста, она едва держалась на ногах, мучимая дурным предчувствием. Сердце учащенно билось.

Мерри бросила взгляд на священнослужителей, стоявших по обе стороны от настоятельницы. Однако выражение их лиц не предвещало ничего хорошего. Присяжные проголосуют, как скажет мать Агнесс.

– Сестра Мария Милосердная, – начала настоятельница, – ты осквернила данное тебе во время принятия обета имя. С этого момента я буду обращаться к тебе Мерри из Хидерзгила, ибо с этого момента ты больше не монахиня.

«Только не виселица», – в отчаянии молилась про себя Мерри. Утопление она как-нибудь переживет, потому что хорошо плавает.

– После длительного расследования и тщательного обдумывания, – продолжала настоятельница, – мы пришли к выводу, что ты виновна в попытке убийства, ереси и злом умысле.

Виновна! Это слово прозвучало похоронным звоном. Она прибыла в Маунт-Грейс в надежде избежать преследования за свое искусство целительницы. Но в этом так называемом святом прибежище не нашла терпимости.

Суд с начала до конца представлялся ей фарсом. Свидетельницы ее преступления были явно подкуплены. Одна из них якобы видела, как Мерри плясала при полной луне. Вторая утверждала, будто застала ее в момент совокупления с дьяволом. Третья обвиняла в знакомстве с черным котом. Все это бредни! Те же самые монахини благодарили бы ее, если бы мать-настоятельница скончалась.

Но она жила и здравствовала. В последний момент Мерри положила в вино настоятельницы всего два листка белены вместо трех и теперь сожалела, что не проявила достаточной твердости.

– Злой умысел – тяжкое преступление, совершенное против Господа и святой церкви, – с торжествующим видом добавила настоятельница.

Тут Мерри не выдержала и заговорила:

– А как насчет ваших преступлений, матушка? Ведь вы измываетесь над беззащитными девочками!

Монахини за ее спиной в ужасе ахнули. Аббат Жерво и приходской священник из Ричмонда переглянулись.

Все знали об извращенном удовольствии матери-настоятельницы хлестать плетью монахинь.

– Молчать! – оборвала ее Агнесс, вскинув руки и напомнив своим видом огромную черную птицу. – Обвиняемому слова не давали! Как смеешь ты поливать меня грязью, когда сама вызываешь отвращение в глазах Господа? – Прищурившись, она уставилась на Мерри. – Я собиралась проявить христианское милосердие и смягчить приговор до наказания двадцатью ударами плетью, но теперь передумала. Мы приговариваем тебя к сожжению, и приговор будет приведен в исполнение завтра же на рассвете!

Сожжение! Приговор представлялся нелепым. Сожжение обычно практиковали на континенте, но в Англии к нему редко прибегали. Мерри почувствовала, как пол под ней заходил ходуном. Молить о пощаде Мерри не стала. Агнесс забила бы ее до смерти.

За какие преступления, спрашивается? Вина Мерри состояла в том, что она хотела защитить монахинь от издевательств настоятельницы. Каждый раз, когда святая мать секла их, Мерри старалась не оставлять причиненное зло без последствий. С настоятельницей непременно что-нибудь случалось: припадок, во время которого она прикусывала язык; на теле появлялась сыпь, от которой нельзя было избавиться; на руках вскакивали бородавки. Все это делалось с единственной целью: чтобы Агнесс хорошенько подумала, прежде чем снова взяться за плеть.

Настоятельница немного присмирела, однако не изменилась.

Ее последняя жертва сошла в могилу. Желая отомстить за ее смерть, Мерри добавила в вино настоятельницы белены, от чего у Агнесс начался понос, столь безудержный, что, будь она менее вынослива, могла бы отправиться на тот свет. Но, увы, этого не случилось. Теперь Агнесс жаждала справедливости.

– Вам придется уведомить мою семью, – произнесла Мерри.

Агнесс посмотрела на нее с притворным состраданием.