Мэгги Осборн - Не бойся любви

— Ни мой отец, ни родители Роберто так и не признали наш брак. — Боль промелькнула в глазах Маргариты, но тут же ее сменило выражение твердой решимости. — Однако после моей смерти отец признает права Грасиелы. Она станет его единственной наследницей. Мой отец очень богат, сеньорита Джонс, богата и моя тетя. Чего не скажешь о моих двоюродных братьях. Если Грасиела преждевременно умрет, жадные кузены станут правопреемниками и унаследуют достаточно денег, чтобы стать хозяевами этого района бедняков. Я знаю, они смотрят на Грасиелу и прикидывают: если бы эта девочка умерла…

— Понимаю. — Дженни нахмурилась. — Когда вас не станет и некому будет защитить ребенка, ваши двоюродные братья, как вы считаете, убьют вашу дочь.

Маргарита вздохнула.

— Ужасно признавать такое. Тем не менее — да. Всего лишь маленький ребенок будет стоять между моими кузенами и жизнью, полностью обеспеченной и во всех отношениях приятной.

Дженни задумалась. Бедняков в этом районе тьма. Есть и богатые люди, взять хоть синьору Сандерс, но, судя по ее словам, ее двоюродные братья не из их числа и скорее всего живут в крытых камышом домишках, владея единственной коровой да каким-нибудь десятком тощих цыплят. Может, эти родственнички даже присоединяются от случая к случаю к бандитам, что грабят окрестных жителей, — хладнокровным мерзавцам, готовым перерезать человеку горло за несколько жалких песо.

Дженни все-таки поймала вошь у себя в волосах и щелкнула ее между грязными ногтями.

— А что вы скажете о вашем Роберто и его родителях? Готовы ли они принять Грасиелу с распростертыми объятиями?

— Не знаю, — прошептала Маргарита, коснувшись лба дрожащими пальцами. — За шесть лет я получила от Роберто всего одно письмо. Он писал, что приедет за мной, как только появится возможность жить вместе. — Она закрыла глаза. — Быть может, его уже нет в живых. Быть может, он отчаялся и забыл о Грасиеле и обо мне. Быть может… Я просто ничего не знаю. Я твержу себе, что, наверное, он написал много, очень много писем, но его родители перехватили их.

— Если хотите знать мое мнение, то ваш Роберто Сандерс — жалкий сукин сын! — заявила Дженни, изучая черную каемку у себя под ногтями.

— Нет! — Плечи синьоры Сандерс гордо выпрямились, а в глазах ее вспыхнул огонь; на мгновение Дженни увидела перед собой девушку, которая не побоялась восстать против самовластного отца в борьбе за право выбрать себе мужа. — Роберто — самый любящий, самый нежный из всех мужчин на свете.

— То есть бесхарактерный?

Маргарита встала. Кашель душил ее, буквально сотрясая всю ее хрупкую фигурку, и она оперлась рукой о стену.

— Я не намерена слушать наветы на моего мужа!

Дженни уперлась локтями в колени и молча наблюдала за тем, как сеньора Сандерс борется с приступом. Дженни ничего не понимала в медицине, но ей было ясно — этой женщине осталось жить считанные дни.

— Ладно, согласна, этот парень — настоящий принц. Сядьте и передохните. А потом закончите то, что хотели сказать.

Маргарита скорее упала, чем села. Ее впалая грудь вздымалась и опадала часто-часто, ловя зловонный воздух камеры.

— У меня совсем мало времени, чтобы обезопасить жизнь Грасиелы, — сказала она, поднимая глаза на Дженни. — Если моя девочка останется в деревне после моей смерти, она вскоре последует за мной в могилу. Знаете, как это бывает: несчастный случай, происшедший без свидетелей, — и все. Единственный выход — отправить ее к Роберто.

— Он может не принять ее, — напрямую высказалась Дженни. — А если ваш милый Роберто женился заново еще годы назад? Вы об этом подумали?

— Нет! — На этот раз в глазах у Маргариты вместо пламени вспыхнули только лишь угольки. — Но может статься, он действительно ее не примет. Предположим, отец ему не позволит. — Она прикрыла глаза и сглотнула. — И поэтому вы должны обещать мне всем для вас святым, что вы никогда не бросите Грасиелу. Если вы не сможете передать ее Роберто, и только Роберто, тогда вы ее удочерите и вырастите сами.

Дженни развела руками.

— Сеньора Сандерс! Я последний человек на земле, которому стоило бы доверить воспитание вашей дочери. Я немного умею читать, немного умею писать, но у меня нет образования, я — никто, голь.

— Я вижу словарь в заднем кармане ваших брюк. Я видела на столе в караульне книги среди ваших вещей.

— Да я всю жизнь едва-едва зарабатываю себе на хлеб и одежду. Чего только не приходилось делать! И стиркой перебиваться, и шкуры с бычьих туш снимать — а это худшая из худших работ. И чернорабочей я была, и погонщицей мулов. За исключением стирки, ни одно из этих занятий не назовешь женским. Я сама просилась на такую работу и порой выполняла ее получше большинства мужчин. И, черт побери, платили мне меньше, чем мужчинам! Вы понимаете, к чему я клоню? Я едва могу прокормить и одеть себя, не говоря о ребенке.