Лаура Паркер: Шалость

Джапоника вытерла лицо полотенцем и потянулась к муслиновому платью. В двадцать лет она постигла, что приключения не выпадают на долю стыдливых рыжих девчонок со вздернутыми носами и губами в пол-лица. По крайней мере романтические приключения точно не для них.

Пусть так, но, если бы мать Джапоники не скончалась от лихорадки до того момента, как дочери исполнилось шестнадцать — время выхода в свет, — родительница могла бы с успехом выдать ее замуж, достойно продав на ярмарке невест в Бушире. В этой части света англичанки были редкостью. К шестнадцати годам даже она, гадкий утенок, могла похвастаться непрекращающимся потоком ухажеров из среды английских военных. Но и эта преходящая радость сошла на нет, когда ее слишком уж прагматичный отец отказал молодому лейтенанту из лейб-гвардейского конного полка, угрожая лишить ее родительского благословения.

— Тоже мне аристократ! Ты можешь найти и получше! Беден как церковная мышь! Да все они таковы, эти младшие сыновья знати. Я могу купить и продать целую дюжину таких, как он: запросто, как дюжину булок! И они об этом прекрасно знают. Их влечет к тебе блеск моего золота, и этот блеск отражается в глазах твоего лейтенанта, когда он шепчет тебе нежности.

Джапоника поморщилась как от боли. Она слишком хорошо понимала, что слова отца при всей своей жестокости были правдивы. Лейтенант так ни разу и не нашел предлога, чтобы навестить ее вновь. После того как по городу пронеслась молва о том, что для Джапоники, дочери богатого купца, простой солдат не пара, она стала подпирать стену даже на тех балах, где женщин было куда меньше, чем кавалеров.

— Собаналла! Я так и умру старой девой! Персидское ругательство, которое так не любила ее мать, само собой пришло на ум юной девушки, взращенной в королевстве шахов, пропитанном ароматами цветущих садов и восточных базаров. После того как в возрасте десяти лет Джапонике ясно дали понять, что с мечтой о путешествиях в дальние края пора расстаться, отец все же не давал дочери отчаяться. Он продолжал тайком брать дочь с собой в одежде прислуги, когда выезжал по делам на местные рынки. По настоянию отца она научилась оценивать стоимость трав и использовать их в лечебных и косметических целях, научилась безошибочно определять истинную цену благовоний, жемчугов, шелков и мехов. И когда возникала настоятельная необходимость совершить сделку по дешевке, она торговалась с азартом, но очень точно угадывала момент, когда пора отступить. Джапоника не посрамила своих предков купцов и с гордостью могла заявить о себе, что сделки с ее участием почти никогда не срывались.

— Независимость! Вот главное в жизни, девочка моя! А ты сможешь быть независимой, — с гордостью говорил ее отец. — Когда ты станешь весьма состоятельной дамой, дитя мое, тебе уже не понадобится муж, чтобы выглядеть респектабельно.

По лицу Джапоники пробежала тень. Наследница немалого состояния, она знала и видела, что многие смотрят на нее снизу вверх, но все же было бы неплохо, если бы ее еще и любили. Как несправедливо складывалась жизнь! Сердце ее переполняла глухая обида. Душа требовала безумных, ярких приключений. Хотя бы одного. Но мятежное бурление крови было сродни бурлению в кастрюле под закрытой крышкой: никем не видимое, никем не замечаемое.

— Так ты все-таки изволила проснуться, — сурово прозвучал голос у нее за спиной. — А я-то уже подумала, что ты все утро проваляешься в постели.

Джапоника с улыбкой повернула голову к няне. Бывшей няне, которая теперь превратилась в самую доверенную подругу.

— Доброе утро, Агги. — Заметив хмурое выражение лица пожилой женщины, Джапоника и сама нахмурилась. — Виконт плохо спал ночью? — Поделом ему. Он спит беспокойным сном грешника. Предчувствует адовы муки, вот и вертится, словно уж на сковороде.

Прищелкивая языком, Агги поставила на тумбочку поднос с чаем и бисквитами. Предрекать беды и причитать было любимым времяпрепровождением отставной няни, а теперь, когда события последних дней подвели почву под ее зловещие предсказания, она по-настоящему вошла в раж.

— Этот доктор, будь он неладен, что отправил тебя сюда, заставив разделить кров с, прости Господи, проклятой заразой, он ответит перед высшим судом! Да чтоб ему сдохнуть за это! Как будто мало было нам занедужившего лорда, кишащего заразой, так теперь и сам город этот, будь он неладен, кишит французами. Еще неизвестно, какая зараза опаснее: не сдохнешь от лихорадки, так французы тебя прикончат!