Жаклин Рединг - Моя королева

Однажды летним утром 1746 года…

Тихое майское утро, окутанное легким теплом, окрашенное в розовые тона восходящего солнца и пронизанное нежными птичьими трелями, стояло в Нортумбрии. Внезапно…

— Какая нелепица! Да, именно нелепица! Абсолютная нелепица! — проворчал Аларик Генри Синклер Фортунатус Дрейтон, пятый герцог Сьюдли, сидя за завтраком.

И он потряс головой над тарелкой, на которой горой лежали его любимая яичница и баранья грудинка. Потом вонзил вилку в ломоть дыни и принялся ее жевать. По выражению его лица, по тому, как он скривил рот, можно было подумать, что дыня эта отвратительна на вкус.

На другом конце стола сидела ее светлость герцогиня Маргарет, красивая женщина с величественной осанкой, прямым носом и высоким лбом, с густыми каштановыми волосами, слегка тронутыми сединой. В это утро она причесала их a la tete de mouton [1]и надела батистовый чепчик с кружевной оборкой. Утреннее солнце, льющееся в окно у нее за спиной, окружало голову герцогини ореолом. Она спокойно наливала мужу дымящийся дорогой черный чай. В противоположность шумному супругу, герцогиня являла собой воплощение невозмутимости.

Раздраженный возглас мужа не вызвал у герцогини ни малейшего волнения, ибо за двадцать пять лет — то есть за всю их совместную жизнь — она научилась спокойно относиться к неожиданным вспышкам герцога. Аларик, хотя и бывал подчас вспыльчив, редко сердился на кого-нибудь по-настоящему.

— Что случилось на этот раз, дорогой? — спросила она наконец, понимая, что муж кипит в ожидании ее вопроса.

— Ба! — немедленно отозвался тот. — Очередной номер этого никчемного журнальчика, «Наблюдательницы». — И герцог помахал в воздухе маленькой книжицей. Со своими седеющими рыжевато-каштановыми волосами и накрахмаленным воротником он сильно походил на местного викария, проповедующего с кафедры. — Не стоит даже бумаги, на которой он напечатан.

Герцогиня отпила чаю, искоса посмотрев на мужа. Она заметила, что на лацкане его утреннего сюртука вот-вот оторвется пуговица, и мысленно отметила, что нужно велеть ее пришить. Этот сюртук ей очень нравился. Когда герцог его надевал, у него в глазах вспыхивали зеленые искорки.

— Откуда он у вас?

— Я узнал о нем от лорда Полсона, который получил его от лорда Гуинна, который впервые услышал о нем от лорда Бейнсфорда, который обнаружил, что его супруга обсуждает этот журнал за чаем!

— Летиция обсуждает этот журнал за чаем? Мне всегда казалось, что она весьма разумная особа…

Герцога уже было не остановить.

— Вот я и велел купить мне номер этого журнала у книготорговца в Ньюкасле. Мне сказали, что в лондонских кофейнях только о нем и говорят! Неуважение к королю и всей стране! Вы только взгляните вот сюда, на первую страницу, Маргарет. «Письмо в защиту равенства женщины с мужчиной». Равенство женщины с мужчиной! Вы когда-нибудь слышали подобный вздор?

Герцогиня, хорошо знавшая, когда лучше не высказывать своих взглядов, молча покачала головой и принялась сосредоточенно намазывать тонким слоем джем на поджаренный хлеб.

— Нет, дорогой. Пожалуй, никогда.

— Интересно, кто бы это мог написать такую глупость?

— Просто ума не приложу, дорогой.

— Знатная леди, вот что написано под статейкой, но я просто не могу себе представить, чтобы кто-то из наших знакомых был способен на такую экстравагантную выходку. Мне сказали, что тысячи людей бьются об заклад, гадая, кто мог бы быть автором. Предлагают всевозможные кандидатуры, начиная с горничной и кончая герцогиней, упоминают даже имя королевы, а это уже попахивает изменой. Скорее всего, и это больше походит на правду, что эта бунтарская писулька — незаконное детище какого-то виговского ублю…

Теперь герцог уже совершенно не напоминал викария.

— Аларик! Здесь девочки… прошу вас, придержите язык.

Герцог проглотил вертевшееся на языке ругательство и так сильно нахмурился, что его щеки нависли над крепким узлом кружевного галстука, подобно кускам теста, вылезающего из квашни. Он бросил на стол журнал, взял чашку с чаем и сделал добрый глоток ароматной жидкости, после чего несколько мгновений угрюмо рассматривал квадратную серебряную пряжку на своем башмаке.

Но долго молчать он не мог, так взволновало его это событие.

— Если она осмеливается писать подобные вещи, эта самозваная «Знатная леди», тогда у нее по крайней мере должно было бы достать смелости поставить, под ними свое имя. И пусть все в королевстве узнают, кто она такая, чтобы можно было пристыдить ее мужа или отца или кто там еще в ответе за то, что она осмелилась на такую мятежную непристойность.