Там-то Элизабет и начнет отбывать наказание по-настоящему.
— Не могу поверить, что все это случилось, — пробормотала девушка. Она прислонилась головой к прохладной оконной раме, и когда заговорила, от ее дыхания оконце запотело.
— Можно было ожидать, что отец в конце концов узнает правду об этих письмах, Бесс, — сказала сидевшая напротив Изабелла. — Это было всего лишь делом времени.
Почти те же слова произнес их отец, когда несколькими днями ранее неожиданно вызвал к себе в кабинет Элизабет.
— Обманут! Осмеян! И кем! Собственной дочерью!
От кипевшего в нем негодования задрожали пузырьки с чернилами на письменном столе.
— Вы, Элизабет Реджина, и раньше позволяли себе разные выходки, но это?! И, что еще хуже, как могли вы подумать, что я ничего не узнаю?
Она сидела перед отцом, которого никогда не видела таким разгневанным, и в глубине души не могла не признаться, что ей самой даже немного хотелось, чтобы все раскрылось.
Конечно, можно было время от времени разжигать споры за завтраком, но в статьях для «Наблюдательницы» Элизабет выражала мысли, которые никогда не осмелилась бы высказать вслух. Она говорила себе, что беседует с каждой женщиной, когда-либо жившей на свете и вынужденной молча со всем соглашаться, и с каждой молодой девушкой, чей дух задыхался под гнетом невежества. Ей так хотелось что-то изменить, но теперь, оглядываясь назад, она понимала, что не это желание снедало ее. Элизабет видела выражение материнских глаз, когда в то утро герцогиня спокойно сидела в кресле в углу, а герцог рвал и метал. Этот взгляд словно говорил: «Вы не в силах изменить этот мир, дочь моя. И вам следовало бы это понимать».
В то утро герцог чуть ли не целый час бранил Элизабет, перечисляя все ее пороки, а потом наконец упал в кресло и окинул дочь сердитым разъяренным взглядом.
— Теперь я должен решить, что с вами делать, — сказал он, качая головой в парике. — Жаль, что вы слишком взрослая, чтобы отправить вас в монастырь.
Тут вмешалась герцогиня:
— Аларик, право же!
— Да так оно и есть, Маргарет. Мне следовало бы так поступить восемь лет назад, когда она впервые совершила тот подвиг в Кенсингтоне, опозорив нас перед королевой. Мне следовало тогда уже понять, что все плохо кончится.
Герцог вздохнул, покрутил свободный конец своего снежно-белого галстука, обдумывая приговор дочери. Потом наконец произнес:
— Ладно, сейчас уже поздно исправлять прошлые ошибки, но кое-что мне пришло в голову. — Тут он посмотрел на Элизабет: — Я придумал. Вы поедете к Идонии.
К тете Идонии, которая, не зная, чем бы себя занять, могла додуматься только до того, чтобы укладывать свои чулки по порядку их цветов, начиная от белого и пройдя через весь цветовой спектр до черного?!
Услышав это, Элизабет побледнела.
— Отец, прошу вас…
Но герцог только потряс головой.
— Даже не пытайтесь меня переубедить. Я так решил. Только надеюсь, что несколько недель — или месяцев, если потребуется, — проведенных на севере, помогут вам осознать всю глупость ваших поступков.
Элизабет открыла было рот, чтобы возразить, но герцог жестом остановил ее.
— Я делаю это во благо вам же, Бесс. По меньшей мере будем надеяться, что ваш визит к тетушке прогонит бунтарские мысли из вашей головы раз и навсегда. Но не нужно очень уж страшиться, я вовсе не такой зверь, чтобы отослать вас к моей сестрице одну. Несчастье раздели с другом, так говорят. Я позволю Изабелле поехать с вами. То есть, если вам удастся ее уговорить.
Элизабет перевела взгляд с окна кареты на свою сестру, сидевшую, изящно склонив голову, над сборником шекспировских сонетов.
Порой казалось удивительным, что они сестры. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что Изабелла Анна Элинор Дрейтон принадлежит к совсем иному миру, где над морем колокольчиков резвятся феи и где царит вечная весна. Она была двумя годами младше Элизабет; волосы у нее цветом и мягкостью походили на черный шелк, они ниспадали волнами на изящные плечи девушки. Кожа у нее была бледная, как наилучшая слоновая кость, а глаза бездонные, цвета синеющих сумерек.
Полная противоположность пылкости и бунтарству Элизабет, Изабелла была воплощением кротости и спокойствия. У нее была душа художника — она не просто смотрела, она впитывала в себя окружающий мир. Двигалась она с грацией лебедя. Говорила мелодично, как будто пела. Изабелла никогда не бросала вызов авторитетам. Она полностью принимала существующий порядок вещей. Просто с ума сойти! Временами Элизабет завидовала этому свойству сестры в не меньшей степени, чем упрекала ее в этом. Но несмотря на их различия, Изабелла, едва родилась, стала ближайшим доверенным лицом Элизабет; она с самого начала знала о писаниях старшей сестры, но, хотя надежно хранила ее тайну, предостерегала ее.
Читать дальше