Карен Рэнни: Моя безумная фантазия

— Что вы имели в виду? Насчет того, что видели меня во сне? — спросил он наконец.

Мгновения уходили, наполненные тяжелым молчанием.

— Я не могу вам этого объяснить, сэр. Мне это кажется бессмыслицей.

— Меня зовут Сент-Джон. Можете обращаться ко мне так или как пожелаете. Однако я бы предпочел, чтобы вы не обращались к прозвищу. Синджин напоминает мне одно особенно отвратительное персидское стихотворение.

Она улыбнулась, невольно очарованная.

— В настоящее время мое знание особенно отвратительных персидских стихотворений ограниченно.

— Как и ваши объяснения.

Снова молчание.

— «Ну и чудной же мне сон приснился! Не хватит ума человеческого объяснить его!» — пробормотала она.

— Ваше знание Шекспира достойно похвалы, мадам. А дальше?

— «Ослом будет тот, кто станет рассказывать этот сон»?

— Совершенно верно. Вы взяли «Сон в летнюю ночь» совершенно не к месту, знаете ли.

Она повернула голову и взглянула на него Его улыбка показалась ей насмешливой.

— Это была одна из любимых пьес миссис Тонкетт. Думаю, она представляла себя Титанией.

— Кто такая миссис Тонкетт?

— Моя личная добрая фея. Она научила меня читать. — На ее губах появилась мечтательная улыбка.

— Наша беседа имеет некую точку опоры, не так ли? И это, конечно, смущение. Чем больше я ошеломлен, тем меньше любопытства проявляю. Вы к этому стремитесь?

Мэри-Кейт ответила не сразу.

— По правде говоря, я ни к чему не стремлюсь. Я просто не знаю, как объяснить.

— Самый простой способ — рассказать все слово за словом.

— Вы когда-нибудь доили корову?

Он мотнул головой, словно отгоняя надоедливую муху:

— Нет, никогда.

— Исключительно скучное занятие. Дважды в день, и кажется, что тянется часами. О, я знаю, многие разговаривают с коровами, пока доят их. Нахваливают, говорят разные ласковые слова. А я мечтала. О местах, где хотела бы побывать, о том, что хотела бы делать. Иногда я представляла себя танцующей. Я всегда хотела научиться танцевать, скользить по сверкающему полу. Мои юбки развеваются, голова кружится, я запыхалась так, что, кажется, сейчас потеряю сознание.

— И ваш сон обо мне походил на такую мечту? Она повернулась к нему и улыбнулась открыто, как ребенок, и так же озорно.

— На молочную мечту?

— Вот именно.

Деланное безразличие не смогло пригасить искорку в его глазах, похожую на далекую звездочку в безлунную ночь.

— Это началось как сны, правда. Когда я так долго спала. — Она снова не смотрела в его сторону и старательно комкала простыню, прикрывавшую ее правое колено. — А потом, — ее голос дрогнул, выдав растерянность, — я начала грезить о вас и днем.

— И я был раздет? Это видение посетило вас наяву или во сне?

— Мне не следовало об этом говорить.

Как она могла объяснить, что слова сорвались у нее с языка прежде, чем она сдержала их? Удивление при виде этого человека заставило Мэри-Кейт забыть о приличиях.

— Должен отметить, это не совсем в моих привычках. По голосу чувствовалось, что он забавляется, высмеивая ее самообладание, с таким трудом достигнутое.

Теперь она не отрываясь смотрела на Сент-Джона.

— Почему у меня создается впечатление, что вы меня дурачите? Что, видение было более приятным, чем реальность? — спросил он.

— Может, потому, что во сне вы меня не высмеивали?

— Не понимаю, где же ваш тонизирующий напиток? — спросил он, поднимаясь. Ровные, вежливые слова, окутанные заботой, как миндаль сахарной глазурью, и произнесенные таким же сладким тоном.

Она смотрела на него с легким разочарованием. Он учтив, исключительно благопристоен, а человек, которого она видела в своих снах, иногда сердился и в нем бурлила страсть.

И все равно внутри ее сдержанного спасителя скрывался, лишь намеком давая знать о своем присутствии, мужчина из ее сна.

Мэри-Кейт сидела у окна во временно принадлежавшей ей комнате и смотрела на голые деревья и грязную дорогу, проходившую мимо гостиницы. Она, казалось, манила ее, снова звала в путь.

Арчеру Сент-Джону она сказала, что родных у нее нет. Горькая правда заключалась в том, что Мэри-Кейт не знала, где они, не знала с той самой ночи на Нориджской дороге.

Она спала в фургоне, устроившись в уголке и соорудив подобие постели из одежды мальчиков и своей. Теснота была страшная, потому что братья тоже примостились тут, отвоевав себе место. Мать настояла на том, чтобы, несмотря на опасности, ехать и ночью, при свете луны. Она хотела побыстрее добраться до деревни, которую покинула, выйдя замуж за ирландского фермера. Деревушка Денмаут находилась на севере. Там им предстояло просить крова у деда по матери — сурового старика, который, как дразнил Мэри-Кейт один из ее братьев, обедает маленькими девочками, оставляя их печень на десерт.