Пэм Розенталь - Служанка и виконт

Следующий день начался довольно приятно. Она услышала внизу разговор, хотя и не могла разобрать слов, тон был дружелюбный. Должно быть, контрабандист чувствовал себя лучше.

Папа тоже было лучше, он сидел в постели, погруженный в чтение памфлета о победе американцев (с помощью французов, конечно) над английским генералом Корнуоллисом. Его глаза блестели под восьмигранными стеклами очков (стиль Франклин).

— Ты должна проверить, как там контрабандист, — сказал он Мари-Лор. — Бедняга помогал донести до Франции смелые и новые мысли.

Девушка рассеянно кивнула, расправила простыни на его постели и открыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Ей не хотелось видеть мужчину, который заставил ее прошлой ночью… почувствовать это. Она огляделась, ища, что бы еще сделать для удобства отца.

Но ничего не увидела, а папа ждал свой кофе. Она не могла прятаться здесь все утро.

Он лежал на боку. Сначала Мари-Лор подумала, что он спит, но, подойдя поближе, увидела, что его взгляд устремлен на карандашный рисунок, висевший рядом с кроватью.

— Месье?

— Он не нарисовал веснушки, — прозвучал странный непонятный ответ. — Он правильно изобразил глаза. Но рот никуда не годится. О чем вы думали?

На мгновение ей показалось, что контрабандист бредит. А затем она рассмеялась.

— Но это не мой портрет, месье. Это моя мать, когда ей было столько же лет, как и мне сейчас. Это… ну, это совсем не я.

Взглянув на портрет, он тоже засмеялся.

— Нет, это совсем не вы. — Его голос оставался хриплым, но не таким скрипучим, как вчера.

— Она была красивой, не правда ли? — спросила Мари-Лор. — Она умерла, когда мне было двенадцать.

Он кивнул. Его лицо выражало сочувствие, уважение. В это утро он казался вполне дружелюбным. И в нем было что-то мальчишеское. Мари-Лор определила, что контрабандисту не больше тридцати, лет на пять больше, чем Жилю или Огюстену. Но он казался не таким серьезным и уверенным в себе, словно так и не нашел места на земле.

Она отрезала ему еще кусок хлеба и сыра. Потом отнесла папа наверх завтрак, а затем вернулась, чтобы поесть самой. Разговор с контрабандистом был продолжен.

Впрочем, в основном говорила она. Обо всем и ни о чем. Об увлечении папа Америкой, о призвании Жиля быть врачом. О том, как папа после маминой смерти учил их с братом говорить по-английски. Он думал, что они легче перенесут свое горе, говоря о нем простыми фразами на чужом языке, и оказался прав. Сейчас Мари-Лор была счастлива, что может читать в оригинале романы Ричардсона, пьесы Шекспира и юмористические заметки посла Франклина. И особенно ей повезло, что она живет в окружении книг, которые так любит.

Конечно, поспешила она добавить, ей повезло с Жилем и папа. Но иногда, тут девушка немного замялась, это трудно объяснить, но ей хотелось бы оказаться где-нибудь, в любом месте, но за стенами города, в котором родилась. Иногда она мечтала о Париже или Перу, Персии или Филадельфии, о новом незнакомом месте, где бы она нашла то, чего ей не хватало в этой жизни.

Мари-Лор замолчала, смущенная своей болтливостью. Она не собиралась так много рассказывать незнакомому человеку, но ведь никто еще не проявлял интереса к ее маленьким секретам. А его пристальный взгляд, казалось, поощрял ее. Если он и находил ее неинтересной, то очень хорошо это скрывал.

Она заметила, что ошибалась — его глаза не могли быть по-настоящему черными, они, вероятно, были темно-коричневыми. Но, вглядываясь в них, она чувствовала в них темноту, какую-то неопределенность, беспокойство, незавершенность. Голод, он словно заглатывал целиком ее слова и мысли.

Приподнявшись на подушках, он прикусил губу. «Должно быть, движения вызывают боль в ноге», — подумала она, обескураженная неожиданным сочувствием.

Она отвернулась и сразу же снова посмотрела на него. Лучше смотреть на его лицо, чем на плечи, обтянутые старой ночной рубашкой папа, или на руки, сжимавшие ее одеяло. Особенно когда все, что он заметил в ней, — это самые невыгодные стороны ее внешности: веснушки и далеко не изящный рот. О, и испачканные чернилами пальцы. Очаровательно!

— Вам действительно повезло с семьей, — сказал контрабандист. — Ваш брат вас любит. Он предупредил меня, что если я дотронусь до вас, он вскроет мою рану.

«Но ты дотронулся до меня, — подумала она, — Ты положил голову мне на колени и сжал руку. Конечно, ты ничего этого не помнишь».

Но Жиль помнил. Черт бы побрал его за заботу!