Джин Юинг: Цветы подо льдом

– Добрый вечер, мисс Синклер. Вы застали меня не в форме, лишенным рубашки, а теперь еще и супруги. Какое жуткое невезение!

Кэтриона продолжала неподвижно смотреть на него, в то время как сердце ее билось в каком-то непонятном ритме. Мужчины принадлежали к презираемой ею расе: их тщеславие и праздный образ жизни оказывали тлетворное влияние на чистоту старинных обычаев Севера. Не то чтобы в свои двадцать пять лет она успела узнать многих английских аристократов, но какое-то представление о них, безусловно, имела, по крайней мере об одном из них – Доминике Уиндхэме, мужчине, на поиски которого она отправилась. Она тихонько произнесла по-гэльски [2]самое подходящее слово для обозначения зла. Дьявол. Люцифер. И все же она была готова подступиться к опасному зверю в его берлоге, но, разумеется, тонко и деликатно, как это умеют делать шотландские горцы.

Уиндхэм смело встретил ее взгляд, однако в глазах его она прочла замешательство. Рослый и широкоплечий, он возвышался над толпой; его растрепавшиеся золотисто-рыжеватые волосы небрежно свешивались со лба. Все остальное слилось в одно расплывчатое пятно, создающее впечатление силы, непринужденности и пренебрежения. В нем чувствовались какая-то безудержность и неукротимость, чего она не предполагала в англичанине. На этом человеке не было ни галстука, ни рубашки – просто голое тело в коконе мышц. Расстегнутый пиджак, как рамка, подчеркивал мужскую наготу.

Кэтриона слышала, как они с графом обменялись несколькими фразами. «Для греха больше подходит темнота».

Его глаза, похожие на темный мох вблизи водопада, скрывающий немало тайн, смотрели настороженно. Она совершенно не представляла, что ей делать.

Однако Доминик Уиндхэм не замедлил ей это подсказать. Он широкими шагами проследовал к экипажу, и она невольно отодвинулась. За ним сел его брат, и карета тронулась. Кэтриона молчала, пока муж несчастной Генриетты с циничным бездушием обсуждал ужасную новость. Это была блестящая игра, но жестокая и бессердечная: он задавал вопросы брату и тут же насмехался над его ответами, проявляя необыкновенную находчивость, напоминая живостью упругий шарик ртути. Каждое слово выдавало в нем безжалостного, пошлого и аморального человека. Без сомнения, он был пьян, как помещик, накачавшийся на поминках.

Экипаж подкатил к особняку графа, в котором Кэтриона уже побывала примерно час назад, когда приехала из Эдинбурга. Ей помогли сойти, и привратник проводил ее в дом. Доминик Уиндхэм бесцеремонно обогнал ее, и она с интересом наблюдала, как он размашисто шагал по коридору. Потом она услышала, как хлопнула дверь, и заметила, что граф поморщился.

– Разумеется, вам будет предоставлен ночлег, мисс Синклер, – рассеянно сказал он, – и любая помощь, которая потребуется.

Джек Уиндхэм выглядел более приземистым, чем его брат, а волосы у него были светлее – соломенного цвета. При схожести их черт в его лице было что-то бульдожье. В общем, он являл собой нечто вроде грубой модели, вылепленной мастером из глины, чтобы после, доведя свою идею до совершенства, отлить из золота Доминика Уиндхэма.

Кэтриона тотчас отвела взгляд от графа и стала оглядывать огромный вестибюль с золочеными колоннами и причудливой росписью. Избыточная роскошь обстановки – свидетельство английского благополучия – напомнила ей о цели визита.

– Я безмерно благодарна вам за ваше предложение, лорд Уиндраш. Ваша светлость в высшей степени добры ко мне.

Граф помахал рукой, подзывая слугу, который подвел Кэтриону к лестнице и препроводил ее наверх; а уж до спальни ей пришлось самой нести свой небольшой чемодан.

Лорд Уиндраш прошел в свой кабинет. Брат стоял у холодного очага, склонив голову и обхватив длинными пальцами каминную полку. Граф подсознательно отметил побелевшие костяшки на его руках.

– Доминик, если ты не можешь вести себя как джентльмен, то... – начал он.

– Не заводись! – Высокое гибкое тело вздрогнуло, и некоторое время братья стояли неподвижно лицом к лицу. – Если ты хоть на минуту допускаешь, что сейчас время для елейных проповедей, я рассею твои иллюзии. Понимаю, ты считаешь, что каждый мой поступок заслуживает порицания – все, что бы я ни делал, тебе кажется предосудительным! Мои друзья – никчемные люди, моя жизнь беспутна! Вне всякого сомнения, Генриетта на смертном ложе изрыгала проклятия и просила небеса наказать меня за мои пороки. Тем не менее я потрясен известием о ее смерти. А вот тебе следовало воздержаться от публичных заявлений. Мог бы соблюсти хоть минимум приличия.