Лаура Кинсейл - Летняя луна

Все закончилось раньше, чем Мерлин успела понять, что именно произошло, – или, во всяком случае, раньше, чем она осознала, что ей даже понравились его сильные объятия. Рансом отпустил ее и улыбнулся так, что у нее защипало в носу.

– Мерлин Лам… – он тоже задыхался, – Мерлин Ламберн, клянусь Богом, вы гений!

За ужином Рансому стоило больших усилий соблюдать приличия и аккуратность. Насколько он помнил, подобных трудностей он не испытывал уже лет тридцать или больше – да с тех пор, как ему стукнуло пять. Баранина оказалась настолько пережаренной, что проглотить ее и не поперхнуться было просто невозможно. Рансом отложил в сторону нож и сосредоточился на жевании. Усердно пережевывая кусок мяса, он вряд ли смог бы одновременно вести блистательную, остроумную беседу. А к обычному светскому разговору и сама хозяйка не была склонна.

За древним исцарапанным столом мисс Ламберн сидела точно напротив Рансома и читала книгу. Тусклый солнечный свет пробивался сквозь невысокие окна и падал на ее полные, чуть шевелившиеся губы. Крошечная морщинка озабоченности то проявлялась на гладкой, нежной коже между бровей, то вновь исчезала. Со своим куском баранины Мерлин расправилась гораздо быстрее, чем Рансом. «Удивительно сильные зубы», – подумал он. Время от времени она отщипывала маленькие кусочки тяжелого клейкого хлеба, которые то ела сама, то скармливала ежику. Зверек уютно расположился в маленькой мисочке, стоявшей посредине стола, хотя на это место, по мнению Рансома, полагалось бы поставить красивую серебряную вазу.

– Вам нравится держать дома такое животное? – спросил он, проглотив злосчастный кусок.

Она перевернула страницу.

– Да, – продолжил он после паузы, – полагаю, от него много пользы. Кроме того, он обладает и декоративными свойствами.

Брови ее шевельнулись, и девушка положила палец на абзац, который читала.

– Что, простите?

– Я спрашивал, нравится ли вам держать дома такое животное.

– Животное? – Мерлин удивленно взмахнула ресницами. Рансому вдруг нестерпимо захотелось еще раз обнять и поцеловать ее так сильно, чтобы она наконец осознала его присутствие. – Какое животное? – переспросила она.

– Эта ваза, – сказал он, кивнув в сторону колючего украшения стола.

Секунду она смотрела на него с непониманием, а затем ответила таким тоном, как будто разговаривала с душевнобольным:

– Да-да, я уверена, что вы правы.

При этом Мерлин задумчиво водила язычком по верхней губе. И это было так соблазнительно и вызывающе… Рансом улыбнулся. Он чувствовал себя немного неловко оттого, что девушка смотрела на него, и мысленно просил ее отвести взгляд в сторону.

– Передайте, пожалуйста, соль, – сказал он, чтобы хоть как-то отвлечь девушку.

Она перевела взгляд с него на тарелку, и он заметил небольшую перемену, как будто в ней пробудилось понимание. Это был переход от глубокой задумчивости к реальности. «Как если бы плотный утренний туман рассеялся на ярком солнце, – подумал он. – Хотя нет, скорее, это полная луна неторопливо поднимается, чтобы осветить летнюю полночь».

– Ой, – нахмурилась она, глядя на его все еще полную тарелку. – Вам не понравилась баранина?

– У меня довольно сильные челюсти, так что если добавить немного соли, то я, наверное, справлюсь.

С поджатыми губами она оглядела стол и вдруг, моргнув, уставилась на ежика:

– Ой, Боже мой!

Рансом приподнял брови.

– Солонка… – запнулась она. – К сожалению…

Он тоже взглянул на ежика, а тот невинно сверкнул глазами-бусинками: «Да, я сижу в солонке, и мне это даже нравится, черт возьми». Эта простодушная недоброжелательность напомнила Рансому некоторых знакомых вигов.

– Я найду еще соль! – Мисс Ламберн торопливо поднялась и, на мгновенье запутавшись в юбках, подошла к ряду полок и стеллажей, стоявших вдоль стен столовой. Рансом сидел и наблюдал, как она берет по очереди керамические кувшины и баночки, заглядывает под крышки, а затем отставляет их в сторону, еще больше увеличивая царивший в комнате беспорядок.

Когда Рансом напрашивался на чай, он, конечно, догадывался, что обслуживание будет простым и незамысловатым, на сельский манер. И все же он не был готов к тому, что еда окажется несъедобной и что подавать ее будет ворчливый старик с головой, лысой, как у младенца. К тому же этот старик счел самым настоящим оскорблением просьбу привести в порядок обеденный стол, чтобы хозяйка и ее гость смогли принять трапезу в более привычной для герцога обстановке.