Эммуска Орчи - Аз воздам

– Очень сожалею, что причинила вам новое беспокойство. Я уже и так доставила вам немало хлопот.

– Хлопот? Нет, благодаря вашему безумному поступку, с души моей снят тяжелый груз.

– Почему?

– Я никогда не надеялся, что судьба мне поможет оказать услугу одному из членов вашей семьи.

– Я знаю только то, что вы спасли мне жизнь, что я все еще в опасности и что своим спасением обязана вам.

– А известно ли вам, что смертью вашего брата вы также обязаны мне?

Джульетта не отвечала. Как мог он так вдруг неосторожно коснуться ее болезненной раны?

– Я не надеюсь на то, что вы поймете, чего мне стоило это признание, но я должен был сделать его; если бы вы это узнали через несколько лет, то пожалели бы о днях, проведенных под моей кровлей. Ваш брат убит мною на дуэли, к которой он сам вынудил меня…

– К чему вы мне это говорите? Я ведь все равно не смогу уже услышать эту историю из уст моего бедного брата.

Деруледе молчал. Несмотря на слезы, застилавшие ее глаза, Джульетта все-таки видела, как глубоко он страдает, и пожалела о своих жестоких словах. Она чувствовала, что в ее душе борются какие-то два враждебные начала.

В лесу царила полная тишина. День клонился к вечеру. Молодые люди приближались к шумному, бурному, страшному Парижу. Они были уже недалеко от заставы, когда в воздухе прогремел ружейный выстрел.

– Закрывают заставу, – сказал Деруледе. – Как я рад, что мне удалось найти вас в лесу!

– Вы очень добры… Я… не хотела говорить то, что только что сказала. Будет лучше всего, если я уйду из вашего дома, – я так дурно отплатила вам за ваше гостеприимство.

– Ваш уход убьет мою мать, – едва ли не грубо ответил Деруледе, – она успела полюбить вас. Притом она знает, что вам грозит вне нашего дома. Мое присутствие не будет более оскорблять вас.

– Вы уезжаете?

– Нет, но я получил место смотрителя Консьержери. [9]

– Тюрьмы, где бедная королева…

Но тут Джульетта опомнилась: такие слова означали измену нации.

– Не бойтесь, – успокоил ее Деруледе, – я сам готов повторить ваши слова: бедная Мария Антуанетта!

– Вы ее жалеете? Но ведь вы – член Национального конвента, который будет ее судить, приговорит к смерти и казнит, как бедного короля.

– Я – член Национального конвента, но я не приговорю ее к смерти. Я принял должность смотрителя Консьержери, чтобы помочь королеве, насколько хватит сил, – спокойно ответил Деруледе.

– Когда же вы покидаете свой дом?

– Завтра вечером.

Джульетта не отвечала; ее охватило чувство глубокой грусти.

Они вышли на опушку леса. Цветы один за другим падали из рук девушки. Последними, будто капли крови, упали в траву красные маки.

Через заставу, благодаря паролю, сказанному Деруледе, Джульетта с Петронеллой прошли беспрепятственно. Сам же Деруледе как гражданин депутат мог входить и выходить в любое время. Когда закрылась тяжелая застава, Джульетте показалось, что даже само воспоминание о недолгом счастливом дне отрезано от нее навеки.

Проходя по мосту, Джульетта удивленно разглядывала очертания главных здании города, почти незнакомого ей: собор Парижской Богоматери, острый шпиль Святой Капеллы, потом Лувр во всем его историческом величии. И какой ничтожной показалась ей собственная трагедия рядом с великой кровавой драмой, последний акт которой еще и не начинался! Ей стало стыдно за радость, только что пережитую в лесу, стыдно за то, что она пожалела человека, причинившего так много зла ей и ее семье.

Могучая громада Лувра словно смеялась над ее слабостью. Конечно, ее спутник сделал ей больше зла, чем Бурбоны – своему народу. Французы жестоко мстили своим тиранам, и ей самой в конце этого счастливого дня Бог снова указал, как довести начатое дело до конца.

После ужина к Полю Деруледе пришел некий визитер и провел с ним в маленьком кабинете около двух часов.

Высокая фигура гостя в мягкой ленивой позе расположилась напротив гражданина депутата. На другом кресле лежал его тяжелый дорожный плащ, заляпанный грязью долгого путешествия. Тем не менее костюм пришедшего свидетельствовал о самом утонченном вкусе и самых талантливых портных; незнакомец носил его с благородной простотой, совершенно не обращая внимания на эксцентричность покроя.

В отличие от Деруледе, он был высокого роста, с прекрасными волосами и несколько сонным выражением добродушных синих глаз. Когда же он говорил, то soupgon иностранного произношения, растянутые «о» и «а» чуткому уху выдавали британца.