Эми Фетцер - Смятение сердца

Ни слова не говоря, та заторопилась на зов. Ох уж эти мне хозяйки дома, с неудовольствием подумал Хантер.

— Потерпи немного, зятек, мы ведь не навсегда у вас поселились.

Хантер неохотно оторвал взгляд от покачивающихся бедер жены, уходящей в глубь дома, на кухню. Ричард Кавано смотрел на него с улыбкой, в которой одобрение смешалось с благодушной насмешкой.

— Ничего не скажешь, гостеприимные мы хозяева, — не без смущения ответил Хантер. — Неужели так заметно, что нам… э-э…

— Немного недостает уединения? Еще как заметно. И я чертовски рад.

— Признаюсь, я тоже, — добавил, приближаясь от выгонов, загорелый и седовласый отец Хантера. — Отличный у тебя табун, сынок! Особенно те необъезженные мустанги, что в дальнем загоне. Пари держу, это будущие победители, все до единого. Чертовски красивые лошадки! Неужели тебе удалось заарканить всех их в одиночку?

— Нет, конечно. Сэйбл помогала мне. — Хантер поднял взгляд, увидел ошеломленные лица отца и тестя и усмехнулся. — Угадайте, кто объезжал серого в яблоках?

— Папа, а папа!

Его потянули за штанину. Оказывается, Мак-Кракен-младший стоял перед ним, вытягивая губы для поцелуя. Хантер присел на корточки и позволил запечатлеть сразу три: на подбородке и на каждой из щек.

Ричард Кавано с приоткрытым ртом продолжал переводить взгляд с зятя на ограду ближайшего выгона.

— И ты позволил ей сесть на необъезженную лошадь?

— Если уж Сэйбл заберет что-нибудь в голову, перечить ей — только время терять. К тому же она проделала это в полночь, во время полнолуния. — Заслонив глаза рукой, Хантер посмотрел на великолепного серого жеребца, щиплющего траву у самой ограды. — Я бы и не проснулся, если бы этот дракон не выражал свое возмущение на всю прерию.

— Что я слышу? — засмеялся Эндрю. — Недовольство, ей-богу, недовольство. Интересно, чем? Ударом по мужской гордости, а, сынок?

— Брось, па, — отмахнулся Хантер. — Я уже как-то раз говорил Сэйбл, что от моей мужской гордости мало что осталось. Единственное, что меня беспокоит, это как бы лошадь ее не сбросила.

— Что до меня, я бы и за хорошую плату не села на такое грязное, упрямое создание, — сказала щеголиха Камилла, приближаясь к ним.

В потоке солнечного света ее белокурые волосы сияли роскошным нимбом вокруг головы. Между черноволосыми и смуглыми братьями-близнецами она казалась алмазом чистой воды на фоне темного бархата.

— Боже упаси, орешек! — притворно ужаснулся Хантер, щелкая сестру по носу. — Никто тебя и близко не подпустит к мустангам. Меня трясет от страха, даже когда ты подходишь к своей кроткой лошадке!

Камилла показала ему язык и побежала к дому. На ступеньках веранды она обернулась:

— Кстати, братец, говорят, в Париже сейчас модно, чтобы женщина сама правила лошадьми. Может быть, ты расщедришься и купишь «Дженни Линд»? Это самая изящная коляска, уж поверь мне.

— Куда это она? — встревожился Люк, когда сестра скрылась в доме. — Неужели хочет помочь с обедом?

— Избави Боже! Помнишь, чем кончилась ее последняя попытка помочь по кухне? — подхватил Айан.

— Может, проверим и, если что, отвлечем ее?

— Да уж, так будет лучше. — Айан невольно потер ладонью живот: он два дня страдал расстройством после того, как сестра вздумала готовить.

— Оставьте Камиллу в покое, — вмешался Эндрю, — иначе за столом я всем расскажу, как вы двое изображали из себя ветеринаров, после чего…

— Мы уходим, уходим! — замахал руками Люк и поволок брата подальше от откровений отца. — Предупреждаю, нашей Сэйбл в одиночку не сладить с Камиллой. Вот увидите, здесь коса найдет на камень.

— Ничего, — заверил Хантер, — если моя жена объезжает мустангов…

— Она так выросла, так сильно изменилась, — заметил Ричард Кавано.

— Мы оба изменились.

Хантер посмотрел на тестя, потом на отца и, наконец, на сынишку, который увлеченно строил на носках его сапог пирамиды из грязи. Он не сомневался, что излучает счастье не только выражением лица, но и всем своим существом. Ему не надоедало быть в удивительном мире с самим собой. Он смеялся чаще, чем когда-либо в жизни, стал много менее вспыльчив и видел кошмары только раз в несколько месяцев, да и то в более бледном, более приглаженном варианте. Пил он теперь только за праздничным столом и только хорошее вино. Единственным, что оставалось в нем от прошлого, была ненасытность в физической любви. Временами он спрашивал себя, не разморило ли его на солнышке где-нибудь на лесной прогалине и не приснился ли ему прекрасный сон. В самом деле, быть мужем такой женщины, как Сэйбл, и отцом отличного мальчугана — не это ли воплощенная мечта?