Эптон Синклер - Сильвия

Епископ Базиль Чайльтон вошел в семью Сильвии благодаря браку с одной из ее теток. Когда он женился, он был молодой, красивый, обворожительный плантатор из штата Луизиана. С Ненни Кассельмен он познакомился на балу и в четыре часа утра получил уже ее согласие обвенчаться с ним до заката солнца. Говорили, что он был полупьян в эту ночь, но вряд ли только в эту ночь. Вернее, был пьян за год до того и целых два года после того. Затем он застрелил в ссоре человека и, несмотря на знатность, едва не понес тяжкое наказание. Опасность отрезвила его. Месяца два спустя, на одном собрании методистов, его осенила вдруг благодать, он публично исповедался в своих грехах, причем исповедь его произвела огромное впечатление, и вскоре, к ужасу своих близких, стал проповедником. Для Кассельменов это было ударом, а для Леди Ди – личным оскорблением. «Вы слышали когда-нибудь, чтобы человек нашего круга стал методистом?» – спрашивала она. И так как вновь обращенный не мог указать ни на один пример, она поссорилась с ним и в течение нескольких лет не упоминала его имени. Нелегка была жизнь Ненни Кассельмен, которая вошла в свою клетку, с тем чтобы остаться в ней навсегда. Когда они венчались, условлено было, что дети будут воспитываться в вере матери, принадлежавшей к англиканской церкви.

И несчастный проповедник, позднее епископ, сидел в своем кабинете и писал свои проповеди, тогда как его одиннадцать детей взрослели, веселились, играли в карты и кутили вовсю.

Когда я познакомилась с этой семьей, младшая из дочерей, Каролина, только начинала выезжать, а мать, женщина лет шестидесяти, еще с увлечением танцевала на всех балах.

Базиль Чайльтон внешностью походил на дипломата, каким его рисовали авторы многих романов. Он был обаятелен в обращении, и это была обаятельность, дающаяся не воспитанием, а отражающая душевное существо. Он был приветлив и ласков даже с прислугой и в то же время производил впечатление внушительное своей статной, видной фигурой и тонким аскетическим лицом, изборожденным скорбными морщинами. Он жил недалеко от усадьбы Кассельменов, и во время каникул Сильвия почти каждое утро останавливала свою лошадь у его дома и проводила с ним час, другой. Говорили, что он любил ее больше своих родных детей.

В одно утро она огорошила его заявлением: «Дядя Базиль, мне надо кое-что сказать вам. Я много думала об этом и пришла к заключению, что я не верю ни в рай, ни в ад».

Где она могла подцепить такую мысль? Не в пансионе же, где предметы изучались по учебникам первой половины XIX столетия. Как-то раз ей попались проповеди Гексли «Прекрасный новый мир», но из этой книги она ничего почерпнуть не могла, так как майор, застав ее за чтением всего только третьей страницы, торжественно обрек книгу на сожжение. Нет, она сама додумалась до этой ереси.

Епископ спокойно выслушал ее. Он не делал попыток ни запугать ее, ни разубедить в ее роковом заблуждении, он только сказал ей, что она ангел, воплощение чистоты и доброты, и Господь, наверно, вернет ее на путь истины, если только душа ее не исполнится гордыни. Сильвия рассказала мне это, добавив: «Он думал, что я вернусь к прежнему, но я знала, что мне уже возврата нет».

Остальные члены семьи, однако, не обнаружили такого снисходительного терпения, как епископ. Иметь еретичку в семье казалось еще ужаснее, чем иметь методиста. Миссис Кассельмен, беспрекословно соглашавшаяся со всем, что читала в Библии, так же как соглашалась со всем, что ей говорили, совершенно растерялась. Майор же притащил из мезонина несколько запыленных фолиантов и стал ежедневно читать дочери вслух душеспасительные истории. Это был вопрос очень серьезный для Кассельменов, мораль и вера которых основывались главным образом на страхе ада, фурий, демонов и т. п. Сильвию взяли на три месяца из пансиона, чтобы запечатлеть эти образы в ее воображении.

В округе существовало несколько сект, постоянно враждовавших друг с другом. Но ввиду такого исключительного случая они заключили союз между собою, и делегатки от всех сект ездили утешать миссис Кассельмен, опускались в гостиной на колени вместе с Сильвией, молились за спасение ее души и проливали слезы на обитые палевым бархатом диваны из красного дерева с резными ручками. Дальний родственник духовного звания, молодой человек весьма приятной наружности и чрезвычайно искусный в диалоге, приглашен был затем, чтобы опровергнуть доводы своенравной девушки. В течение трех дней он зондировал душу своей пациентки, знакомясь не только с ее богословскими взглядами, но и вообще с взглядами на жизнь. И наконец заявил ей: «Дорогая Сильвия, я убежден, что вы самая опасная особа в этом округе».