Маргарет Пембертон - Цветок на ветру

Когда Оливия впервые прибыла в Пекин, ее поразили эти ограды, словно вставленные друг в друга. Сердцем Пекина был Зимний дворец. Стены Запретного города окружали его и, в свою очередь, были окружены розовыми стенами Императорского города, за воротами которого лежали Татарский город, посольства, кафедральный собор и различные миссии. Стены последнего, массивные и зубчатые, были сорок футов, как в высоту, так и толщиной. За его воротами раскинулся Китайский город, красочный, шумный и многолюдный.

На лавчонках развевались яркие трехцветные флажки, заменявшие вывески. Ремесленники занимались своим делом прямо на улице, ловко склеивая тонкий фарфор. Канатоходцы кружились и вертелись. Повсюду шныряли предсказатели и нищие. Уличные торговцы, нагруженные тяжелыми корзинами со сладостями, пирожными и хозяйственной утварью, свистели, требуя уступить дорогу. Акробаты, жонглеры, рассказчики состязались за внимание публики. Запряженные волами телеги, ослики и верблюды теснились на мостовых. Это был веселый, жизнерадостный и одновременно жестокий и безжалостный мир. И радом с ним существовал иной Китай. Китай воркующих голубей и цветов миндаля, мелодично звенящих колокольчиков и чистых голосов труб и фанфар, возвещающих прибытие важных персон к воротам Тяньаньмэнь.

И все это пленяло Оливию. Она была совершенно очарована спокойными, бесстрастными лицами китайцев и думать боялась о насилии, бушевавшем на севере.

Несмотря на все слышанные истории, Оливия почти не верила в существование «боксеров», пока не увидела вдовствующую императрицу. Неприязнь, пусть и тщательно скрытая, была почти ощутимой, и, глядя в изюминки ее черных глаз-щелочек, Оливия неожиданно поежилась от дурного предчувствия.

Такая женщина, как императрица, готова допустить любое варварство.

Правда, Филипп подсмеивался над Оливией, над беспочвенностью ее страхов, но ей по-прежнему было не по себе, и даже сейчас, среди покоя и безмятежности Западных холмов, тревога легла на сердце свинцовой тяжестью, портя красоту дня.

– Льюис Синклер вернулся в Пекин, – сообщил Уильям, когда деревья расступились, и они оказались у мраморных собакольвов, охранявших въезд на виллу. – Теперь сэр Клод из первых рук узнает о событиях в Чжили и, вне всякого сомнения, будет крайне ему благодарен.

– Мистер Синклер? Тот легкомысленный молодой человек, который женился на китаянке? – уточнила жена.

Уильям кивнул.

– Вряд ли сэр Клод обратит внимание на информацию, полученную из такого источника, – презрительно процедила леди Гленкарти. – У него хватило наглости вообразить, будто приглашения на званые вечера распространяются и на его жену! Не представляете, как дерзко он повел себя, видя, что никто не собирается ему потакать.

– Да, весьма неудачный брак. Достойный всяческого сожаления, – согласился Уильям, когда коляска, качнувшись в последний раз, замерла. – Дело кончилось тем, что ему пришлось покинуть Пекин. Какая для нас потеря! Несмотря на его неприятное, пренебрежительное отношение к окружающим, мне говорили, что он прекрасный доктор и говорит по-китайски, как местный уроженец.

– И, скорее всего, влачит жалкое существование туземца, – брезгливо поморщилась леди Гленкарти.

Выходя из коляски, Оливия мельком взглянула на обручальное кольцо. Какое счастье, что ее брак с Филиппом никогда не станет предметом подобного обсуждения!

Ей вдруг стало жаль неизвестную китаянку, которую никуда не приглашали. Бедняжке приходилось сидеть в четырех стенах!

– Чаю, Лин Пей! – облегченно выдохнула Летиция, обращаясь к китайцу с длинной косой, поспешившему приветствовать хозяев. – О Господи, моя бедная голова! Никогда мне не привыкнуть к летней жаре!

Зонтики были закрыты, кружевные перчатки сняты. Оливия не испытывала ни малейшего желания пить чай в обществе леди Гленкарти. Ноги затекли от долгого сидения в тесном экипаже, и она жаждала немного пройтись.

– Прошу прощения, леди Летиция. Я хотела бы прогуляться перед ужином.

– Разумеется, дорогая. Постарайся не слишком утомляться, – посоветовала Летиция, сама втайне желавшая одного: прилечь и освободиться от чересчур тесного парижского корсета.

Оливия удалилась к себе и протерла виски одеколоном. Сквозь бамбуковые шторы просачивался солнечный свет. За покрытой изящной резьбой кроватью эпохи династии Кан висели вышитые шелковые картины, изображавшие распустившиеся пионы, многоцветных фазанов, гранаты и персики. Бывший храм по-прежнему творил волшебство, околдовывая Оливию.