Лаура Гурк: Надежда на счастье

Оливия взглянула на четырнадцатилетнюю Бекки, стоявшую у кровати. Девочка в ужасе смотрела на незнакомца.

– Бекки, иди собери девочкам что-нибудь на обед, – сказала Оливия. – А я останусь здесь.

– А тебе разве моя помощь не понадобится?

– Нет, я сама прекрасно справлюсь. – Оливия улыбнулась девочке. – Уже почти полдень, и я хотела бы, чтобы ты накормила малышек жарким, которое я приготовила сегодня утром.

Молча кивнув, Бекки вышла из комнаты. Оливия же, шагнув к изножию кровати, стащила с мужчины сапоги и тут же столкнулась с проблемой, о которой раньше не подумала. Как снять с раненого брюки. Он был довольно крупный, слишком тяжелый, и она не смогла бы его приподнять.

В конце концов, ей пришлось воспользоваться ножницами и разрезать брюки. Взглянув на обнаженное тело, Оливия поспешно отвела глаза и прикрыла его простыней. После войны нравы очень изменились, но все-таки еще оставались некоторые правила приличия, которые следовало соблюдать. Даже после несчастья с отцом она никогда не купала его сама – эту обязанность взял на себя старик Нейт. А во время войны, когда Оливия ухаживала за ранеными солдатами в походном госпитале, она лишь мельком могла увидеть раздетого мужчину – старшие подруги все делали сами, потому что Оливия была незамужней девушкой.

«Но почему бы и не взглянуть? – подумала вдруг Оливия. – Никто ведь не узнает».

Закусив губу, она посмотрела на приоткрытую дверь. Потом осторожно приподняла простыню и, бросив взгляд на лежавшего перед ней мужчину, поспешно опустила простыню. В следующий миг Оливия почувствовала, что краснеет.

«Ах, любопытство действительно ужасный грех», – промелькнуло у нее в голове.

Разрезанные брюки незнакомца она отправила в мешок для лоскутов вместе с клочьями рубахи. Затем перевязала его сломанные ребра, смазала раны йодом и наложила на ушибы и царапины компрессы из отвара окопника. К вечеру Оливия уже была без сил, но она знала, что работа еще не закончена – предстояло сбить жар, который все усиливался.

Всю эту ночь и две последующие Оливия ухаживала за своим пациентом – постоянно смачивала холодной водой его лицо и грудь, а также вливала ему в рот чай из коры ивы. Он то и дело приходил в ярость, и ей тогда приходилось уворачиваться от его кулаков. Отдыхала она лишь в те редкие моменты, когда он затихал.

Говорил незнакомец иногда шепотом, иногда громко, но почти все время бессвязно. Причем на каком-то странном языке. Время от времени он произносил и английские слова – Оливия уловила что-то о ружьях и об амнистии, а также о месте под названием Маунтджой и о мужчине по имени Шон Галлахер.

На закате четвертого дня жар у больного все еще не спал. Во время очередного приступа ярости он внезапно размахнулся и сбил фарфоровую фигурку, стоявшую на столике у кровати. Оливии не удалось ее поймать, статуэтка, упав на пол, разбилась. Это была фарфоровая пастушка, когда-то принадлежавшая ее прапрабабушке. Фигурку привезли из родной Шотландии, и она хранилась в семье три поколения, а вот теперь…

Во время войны Оливии пришлось продать почти все, чтобы свести концы с концами, но она так и не смогла расстаться с фарфоровыми фигурками пастуха и пастушки. Хрупкая пастушка перенесла путешествие, войну, нищету – и все лишь для того, чтобы ее разбили жестокие мужские кошмары.

Со вздохом опустившись в кресло, Оливия со слезами на глазах уставилась на осколки у своих ног. Она так устала, что у нее не было сил даже подмести.

В какой-то момент Конор понял: он уже не лежит на дороге. И еще он уловил чудесные запахи – соблазнительные запахи свежеиспеченного хлеба, крепкого кофе и чистых простыней. Значит, он на небесах… или в чьем-то доме. Почувствовав запах хлеба, он вдруг понял, что проголодался. Сделав глубокий вдох, он шевельнулся – и тотчас же боль пронзила его грудь. Есть сразу же расхотелось.

Минуту спустя, собравшись с духом, Конор открыл глаза – и поморщился от яркого солнечного света, заливавшего комнату. Откинув простыню, он обнаружил, что кто-то снял с него одежду и перевязал ребра. Но кто же это сделал? Он помнил бой на ринге и помнил троих мужчин, избивших его, а потом… Потом смутные, но такие знакомые картины – умирающие люди, убийцы Шона, кровь и ружья, тюремные стражники и голос Делемера. Господи, его снова преследуют эти кошмары!

А потом он вдруг вспомнил женщину. Да-да, она нашла его на дороге, и он забрался в ее фургон. Должно быть, он сейчас в ее доме.