О герцоге, как говорили в Лувре, никто не жалел…
Еще была там сучка де Бофор, которая уже тогда болела «итальянской болезнью», которую в Италии звали «болезнью французской», [4]и подставлялась при этом направо-налево, отчего и все грумы ее, и все кучера имели проваленные носы, отпугивая от кареты герцогини даже плюющих на все на свете и не боящихся даже Дьявола разбойников с большой дороги.
Сучку эту убила я месяц спустя после встречи с королем Анри в Марселе. Я подкупила как раз тех самых лесных разбойников, которые испугались вида безносого эскорта герцогини. Разбойники набросили на герцогиню сеть и, не прикасаясь к твари, притащили ее в указанное им место. Там они накинули ей на руки-ноги по петле и распялили ходячую заразу между двух крепких и высоких грабов.
Я лично содрала с застывшей от ужаса де Бофор платье и сунула обрывки ей в рот. Вынула из своей кареты толстую тряпичную колбасу, начиненную перцем и солью, поднесла к любовному входу ее, столь много дарившему несчастья и боль мужчинам вместо любви, и аккуратно ввела всю эту громаду до самого конца. Ткань быстро напиталась выходящими из герцогини соками, и размокший перец стал действовать.
Вида мучений этой негодяйки не вынес ни один из разбойников, все разбежались с места казни в течение часа. Я же просидела перед двумя грабами, растущими на берегу небольшого озера, и любовалась закатом до самой темноты. Потом разворошила палкой находящийся неподалеку муравейник и ушла…
На следующее утро королевский двор гудел рассказами о страшной смерти герцогини де Бофор, съеденной лесными муравьями, а король Анри сказал, держа меня за пальцы левой руки, ибо я у трона стояла всегда справа, и не сводя с меня глаз:
– А ты шалунишка, София. Теперь я понимаю, почему ты вчера пришла ко мне так поздно.
Он знал о многих моих проделках, мой любимый король Бурбон. И никогда не судил за них строго.
Допустим, за казнь дворянина де Бурже, которого я сварила в кипящем молоке за то, что он всего лишь изнасиловал маркизу де Грейяк, предварительно напоив ее снотворным напитком, а потом еще и связав, король меня даже наградил. Так и объявил во всеуслышанье:
– Графине Софии Аламанти вручается пожизненная грамота на право казнить и миловать всех насильников королевства Франция, и присваивается звание «Защитницы униженных женщин». Всякая знатная особа, будучи подвергнута надругательству со стороны мужчины, может обратиться к графине Аламанти с просьбой о защите.
Вот тогда-то я по-настоящему поняла, что такое работать в поте лица своего. Господь Бог, обрекая на такую кару прародителя нашего Адама, знал, что делал.
Жалобы полились ко мне сплошным потоком. В день было их до двадцати, а то и больше. Среди придворных дам стало модным быть принятым мною с жалобой и получить мое благословение на казнь врагов своих. Многие суки просто придумывали себе насильников, многие сами отдавались первым попавшимся мужчинам, чтобы потом подать жалобу мне и ходить гордо по Лувру, ловя на себе завистливые взгляды придворных дам. Подобных тварей не пугало даже то, что я с помощью спящей теперь круглые сутки Юлии выводила их на чистую воду, некоторые из них даже бранились со мной, утверждая, что были все-таки изнасилованы, а не сами склонили к соитию обвиненных ими мужчин.
В конце концов, я не выдержала – и стала казнить тех баб, которые обманывали меня и пытались свалить вину за свой грех на тех, кто поневоле своей оседлал их. Штук двадцать пять таких знатных дам казнила тем, что в сладкие отверстия их запустила рыжих крыс. Все они выли до изнеможения и признавались, что оклеветали своих возлюбленных.
Лишь после того, как дуры поняли, что меня не обмануть, поток жалоб от знатных женщин стих. Одна-две и месяц – не более. И на этот раз всегда женщина оказывалась права в случившемся, а насильник получал по заслугам.
Юлия перестала неделями спать, ходила по Лувру с опухшим лицом и с вытаращенными, словно навек, глазами.
Зато стало модно посещать меня с жалобами простолюдинов, особенно богатых – купцов, поставщиков королевского двора и прочей мелочи, считающей себя равными аристократам только потому, что имели в карманах лишние деньги. Этих не отваживали и самые жуткие казни. Ибо даже мучительная смерть от рук возлюбленной короля Анри Наваррского была у них в почете особом. Так и писали неутешные родственнички на надгробьях своих казенных родственников:
Здесь покоится прах такого-то, такого-то, казненного по повелению светлейшей из графинь Великой и Прекрасной Софии Аламанти.
Да пребудет душа такого-то, такого-то в вечном покое и в милости Божией
А еще в картинке сна, остановленного мною в башке старой Юлии, я увидела Бальтазара Гюйно – того самого человека, который встал на место убитого мною «черного человека» в организации, поставившей целью своей отобрать у меня сокровища Аламанти, а меня саму извести.
Читать дальше