Шерри Томас: Восхитительная

– Я говорила вам...

– Мне показали фотографии леди Веры Дрейк, она совсем не похожа на вас. Показали ее могилу. Меня даже отвели к врачу, который ухаживал за ней на смертном одре.

– Вы сказали им, что хотите на мне жениться? Может быть, в этом-то все дело, особенно для герцогини. Берти уставился на нее:

– Вы что, совсем лишились рассудка? Мне и без того стыдно было стоять перед их светлостями и расспрашивать, не является ли моя служанка их возлюбленной племянницей. Мой Бог, если дойдет до ушей брата... – Берти глубоко вздохнул. – Нет, я не желаю жениться на собственной кухарке, благодарю покорно. Если вы всего-навсего кухарка!

На некоторое время Верити лишилась дара речи. Разумеется, она прекрасно знала, что мистер Сомерсет не женится на простой кухарке – хотя иные джентльмены женились на своих служанках, даже на актрисах, и жили долго и счастливо, – тем не менее у нее разрывалось сердце, когда она слышала, как Берти говорит это вслух. Всего-навсего кухарка!

Взяв себя в руки, она заговорила, нерешительно, умоляюще:

– Герцог с герцогиней – не единственные, кто меня знал. Мы можем разыскать мою старую гувернантку. Или месье Давида. Они не станут лгать, чтобы спасти свое положение в обществе.

– Нет, Верити. – Теперь Берти цедил сквозь зубы. – Я удостоился чести познакомиться и сидеть за столом с их светлостями, и более богобоязненных, честных и великодушных людей я не встречал. То, что они мне сказали, является исчерпывающим доказательством. Я отказываюсь принимать участие в этой комедии, подвергая их и себя оговорам двуличных ничтожеств, которые за гинею скажут все, что угодно.

Итак, он считал ее лгуньей, двуличным ничтожеством, которое наговорит с три короба, чтобы получить приз – мужа. Ей захотелось наброситься на него с кулаками. Будь она все еще леди Вера Дрейк, он был бы много ниже ее. У него даже не было титула! А дом в Фэрли-Парк представлял собой крытый тростником домишко – куда ему до великолепия Линдхерст-Холл!

Верити промолчала. Ей вообще не стоило раскрывать рот. Следовало предвидеть.

Берти вздохнул. Отошел от окна, где стоял истуканом, уселся на обитую вышитой тканью табуретку возле постели.

– Покончим с этим, – заявил он устало, сбрасывая туфли и носки. – А теперь марш в постель.

– Простите? Он спятил?

– Я сказал, марш в постель, – нетерпеливо повторил он.

– Это вряд ли.

Берти даже не удостоил ее взглядом.

– Не будьте ребенком.

– Это как раз не по-детски – отказаться лечь с человеком, который считает меня бессовестной авантюристкой.

Он отстегнул запонки.

– К чему обижаться, если вы такая и есть?

До этого момента Верити надеялась, что он тоже ее любит. Теперь у нее потемнело в глазах. Наверное, так чувствует себя снеговик в первый день весны. Ее мир рушится, и она растает, обратится в ничто.

– Я вовсе не такая, и я оскорблена. – Ее голос сделался ломким и горьким, словно подгоревшая карамель. – И не могу понять, почему вы все еще хотите держать меня возле себя, раз я такое отвратительное ничтожество.

Наконец их глаза встретились, но в его взгляде Верити не увидела ничего, кроме жесточайшего раздражения.

– Прекрасно. Лелейте свою обиду. Но не заблуждайтесь относительно моих мотивов. Меня интересовала отнюдь не красота вашей души, и вы это знаете.

«Иногда, когда я смакую ваши обеды, я понимаю – это больше, чем еда. Я наслаждаюсь красотой вашей души, исполненной сладостной тайны и вечного сияния, словно преддверие рая».

Ложь. Все ложь. А она верила.

Верити едва сдержалась, чтобы не заплакать, хотя глаза уже налились слезами, и присела в реверансе. После их первой ночи Берти сказал ей, что она больше не обязана приседать.

– Доброй ночи, мистер Сомерсет.

Больше никогда она не назовет его «Берти» – пока он жив.

День клонился к вечеру. Тихонько позвякивая, карета приближалась к цели. Бамбри, кучер, целых три дня провел, до блеска начищая ручки, шляпки гвоздей и собственные пуговицы. Все окна, смотревшие с парадного фасада дома, были ярко освещены. Горели свечи, сияли лампы, и в потоке света, что лился сквозь протертые смесью нашатыря и винного спирта окна, экипаж тоже поблескивал, словно вырезанный из оникса и черного янтаря.

Верити наблюдала из застекленной террасы. У ее отца тоже была такая карета, огромный великолепный экипаж, что твой омнибус. К тому времени как она поселилась в Фэрли-Парк, она уже досыта хлебнула нищеты и изнурительного физического труда. Ей снова захотелось кататься в нарядной карете, носить красивую одежду и спать на пуховых перинах, целой горе перин, выше ее собственного роста!