Мэри Бэлоу: Сначала свадьба

Удар оказался сокрушительным.

Впрочем, особенно удивляться не приходилось.

Вскоре после рождения Джона доктор предупредил отца, что подобные дети редко живут дольше, чем до двенадцати лет. Большая голова, плоские, странным образом напоминающие монголоидные черты лица. Неуклюжая полнота. Мальчик медленно, с трудом приобретал те простые навыки, которые большинству детей даются быстро и легко. Он медленно думал, хотя вовсе не был безнадежно глуп.

Разумеется, почти все окружающие, в том числе и родной отец, называли необычного ребенка не иначе как идиотом.

Существовало лишь одно искусство, в котором Джон безусловно и безоговорочно преуспел. Можно с уверенностью сказать, достиг вершин. Он умел любить.

Всех, всегда и вечно.

Аминь.

И вот его не стало.

А Кон получил возможность уехать из дома — наконец-то. Конечно, он и прежде неоднократно отлучался, но ненадолго. Ведь всегда существовал неодолимый стимул вернуться — главным образом потому, что никто из прочих обитателей Уоррен-Холла не хотел и не мог подарить мальчику столько времени и терпения, сколько требовалось для счастья. И это при том, что осчастливить Джона не составляло труда. Кроме того, если отлучка затягивалась, бедняга начинал грустить, нервничать и изводить домашних бесконечными расспросами и рассуждениями о предполагаемом возвращении брата.

Сейчас близилась весна, и Кона уже ничто не удерживало дома.

На этот раз он уедет навсегда.

Но почему же он так долго медлил? Почему не покинул дом сразу после похорон, на следующий же день? Почему всю зиму изо дня в день приходил сюда? Мертвому мальчику он не нужен.

Так неужели ему самому нужен мертвый мальчик?

Улыбка — или гримаса — стала еще печальнее.

Он не нуждается ни в ком и ни в чем. Вся жизнь прошла в строительстве своеобразной душевной стены, в формировании чувства отстраненности, которого требовал инстинкт самосохранения. Здесь, в Уоррен-Холле, он провел почти всю жизнь. Мать и отец вырастили первенца и теперь покоились неподалеку от Джона. В сторону их могил он даже не взглянул, равно как и в сторону могил многочисленных братьев и сестер, никто из которых не пережил младенчества. Остались только он, старший, и Джон, самый младший из всех. Да, вот в этом и состоит горькая ирония: из всех детей выжили лишь двое нежеланных. А теперь не стало и Джона.

— Сможешь обойтись без меня, Джон? — тихо спросил Кон.

Наклонился и, не выпуская из руки хлыста, дотронулся до верхушки могильного камня. Холодного, мокрого, жесткого, безучастного.

Послышался стук копыт, и лошадь приветственно заржала. Кон нахмурился, но не обернулся. Да, это, должно быть, он. Не может оставить в покое даже здесь. Не хотелось признавать враждебное присутствие.

Но за спиной раздался другой голос:

— Вот ты где, Кон. — Голос звучал жизнерадостно. — Можно было догадаться. А я-то искал повсюду. Не помешаю?

— Нет. — Кон выпрямился, обернулся и с прищуром взглянул на Филиппа Грейнджера, соседа и друга. — Приехал, чтобы сообщить Джону хорошую новость. Его поиски наконец-то увенчались успехом.

— А! — Филипп не стал уточнять, чьи именно поиски, а просто наклонился и погладил лошадь по шее, чтобы успокоить. — Полагаю, это было неизбежно — рано или поздно все равно бы нашли. Вот только погода дьявольская, а ты здесь мокнешь и мерзнешь. Поедем лучше в «Три пера». Куплю тебе кружку пива. Или две. Или двадцать. А ты купишь двадцать первую.

— Отказаться трудно.

С этими словами Кон нахлобучил мокрую шляпу на мокрую голову и негромко свистнул, подзывая лошадь. Та тотчас оказалась рядом, и хозяин легко взлетел в седло.

— Значит, теперь уедешь отсюда? — поинтересовался Филипп.

— Уже получил приказ к выступлению, — ответил Кон с хищной ухмылкой. — Должен уехать на этой неделе.

— Ну что-то уж совсем строго, — поморщился друг.

— Однако я этого не сделаю, — продолжил Кон. — Не доставлю ему такой радости. Поеду, когда сочту нужным.

Да, он будет медлить и тянуть время вопреки собственному желанию и прямому приказу — лишь ради того, чтобы доставить как можно больше неприятностей. Вот уже год он успешно этим занимается.

А если говорить откровенно, то почти всю жизнь. Ведь лишь нахулиганив, можно было привлечь внимание отца. Детский метод, если вдуматься.

Филипп усмехнулся:

— Черт возьми, Кон, мне будет очень тебя не хватать. Сегодня два часа разыскивал тебя по окрестностям под проливным дождем, после того как в доме мне сказали, что ты уехал.