Лиз Карлайл - Соблазн на всю ночь

Отец саркастически улыбнулся:

— Нет, дорогой, слава Востриковой на этом не закончилась. Этот бордель — закрытое заведение, там обслуживается финансовая и политическая элита.

Выпустив руку отца, Тристан посмотрел ему в глаза.

— Я не понимаю, сэр, как я могу помочь вам, — вежливо проговорил он. — Полагаю, вы считаете Горского двойным агентом, но, как я уже сказал, мне ничего не известно об этом человеке.

Глаза отца устремились в дальний угол комнаты.

— Горского убили средь бела дня, — наконец сказал лорд Хокстон. — И свидетелями убийства стали две молодые леди из хороших семей. Мне неизвестно, что именно они видели. И я хочу, чтобы ты каким-то образом выяснил, что они знают.

— Я сожалею, сэр, но этим лучше заняться констеблям и магистратам.

— Да? Ты так считаешь? — раздраженно фыркнул граф. — Эти идиоты могут только все испортить.

— Но вы, сэр, частенько и меня называли точно также.

Услышав это, лорд Хокстон принялся нервно теребить край золотистого парчового покрывала.

— Я никогда не считал тебя, Тристан, дураком. Ты обладаешь незаурядным умом, но применяешь его не по назначению. И то, что ты сделал в Греции, доказывает, что у тебя есть настоящий талант разведчика.

Тристан резко поднялся с кресла.

— Что вы конкретно хотите от меня?

— Я хочу, чтобы ты занял должность в министерстве иностранных дел. Мне требуется твоя помощь.

Тристан походил по комнате, потом остановился перед огромными полированными шкафами, заполненными политическими книгами и множеством книг по истории. В этом доме он всегда ощущал себя пойманным в ловушку. Он был зверем, сидящим за прутьями. Но прутья эти были сделаны не из металла, а из его детских желаний и ожиданий отца. Из слез его матери. О, он, конечно же, мог уйти из клетки, его ничто не держало здесь, кроме чувства долга и ощущения внутренней связи с отцом и своим родом.

Тристан медленно подошел к туалетному столику из красного дерева, который верой и правдой служил трем поколениям Толботов. Вещи его отца — карманные часы, печать, булавка для шейного платка, — лежали так, как будто лорд Хокстон только что положил их сюда. Здесь они обычно дожидались утра, а утром граф брал их с собой и отправлялся в Уайтхолл или к королю, чтобы заняться решением неотложных политических проблем, грозящих нарушить государственное спокойствие.

Но сейчас лорд Хокстон не собирался в Уайтхолл. И, по всей видимости, теперь, в последний раз, булавку к его платку приколет не слуга, а уже служащий похоронного бюро. И эта неожиданно пришедшая к Тристану мысль вдруг несказанно огорчила его.

Голос отца нарушил молчание.

— И все-таки мне бы очень хотелось, — устало проговорил лорд Хокстон, — чтобы ты поговорил с семьями этих девушек и получил разрешение допросить их. Ты молод, красив, тебе не откажешь в обаянии, они не будут тебя бояться. Мне нужно знать, что они видели и слышали. И даже что они чувствовали.

— Но убийствами подобного рода должно заниматься министерство внутренних дел, — сказал Тристан, глядя на туалетный столик.

— Они и занимаются. Ведет расследование де Венденхейм, весьма компетентный человек из окружения Пиля. Но их интересует только то, кто совершил убийство.

— А у вас другой подход к этому вопросу?

— Разумеется, — сказал граф. — Я хочу знать, зачем совершено это убийство. И кто за этим стоит.

— Ваше знание политики и тонкая интуиция не могут подвести вас, сэр, — заметил Тристан. — Но ваш выбор агента, надо сказать, не слишком удачен. Почему именно я?

Казалось, лорд Хокстон внезапно сделался еще меньше и его покинули последние силы. Он сцепил перед собой свои пепельно-серые пальцы, и Тристан ощутил что-то вроде стыда, неловкости, сожаления.

— Потому что я твой отец и потому что я прошу тебя, — едва слышно проговорил граф. — Да, ты не ослышался, я именно прошу тебя… Ты этого ждал от меня? Да?

Нет, Тристан не ждал, что отец снизойдет до просьбы. Он привык к приказам и распоряжениям, и сейчас, когда граф обратился к нему с просьбой, Тристан был удивлен, если не сказать — поражен. Окинув отца взглядом, он словно впервые увидел перед собой этого маленького высохшего человечка, каким граф теперь стал, и почувствовал к нему жалость. Да, именно жалость, хотя раньше Тристан и предположить не мог, что способен испытывать подобное чувство к отцу.

Впрочем, вполне возможно, что его отец, будучи умным политиком, просто играл на его сыновних чувствах. Отказать умирающему отцу в просьбе Тристан, разумеется, не мог.