Анастасия Дробина: Барыня уходит в табор

Туча была огромной, с дымящимися желтыми краями. Из края в край ее пересекали всполохи молний. Вот она перевалила через церковные кресты, и на улице сразу потемнело. Порыв ветра вывернул наизнанку листья лип, погнал по тротуару пыль и мелкий мусор, задрал подол у выходящей из лавки попадьи. Вбежавшая Феска захлопнула окно, накинула полотенце на осколок зеркала и перекрестилась на образа:

– Господи, спаси и сохрани… Илья, ты спишь?

Он молчал, не открывая глаз. Дождался, пока Феска выйдет, и, встав с кровати, снова открыл окно. Ставень, чтоб не стучал, прижал валяющейся на подоконнике ржавой подковой. На уличную пыль тяжело упали первые капли. Туча зашевелилась, грохнула, полоснула синей, яркой вспышкой – и полило как из ведра.

Илья высунулся в окно. Холодные капли захлестали по его разгоряченному лицу. От свежести воздуха перехватило дыхание. Илья потянул ноздрями, зажмурился, улыбнулся. Сердце защемила сладкая тоска. Неутолимая, не прошедшая за полгода тоска по кочевью. Целый день он думал о том, что снова вернется в табор, и сейчас, глядя на струи дождя, снова и снова представлял себе скрипучие кибитки, шатры, усталых лошадей, смуглые лица цыган… Внезапный скрип открывшейся двери вернул его в действительность, и Илья едва успел отскочить от окна. Закрыть его не осталось времени, но вбежавшая в горницу Феска даже не заметила этого.

– Илья! К тебе тут…

Она не договорила. В горницу, отстранив ее, быстро вошла Настя. Она была в своем простом черном платье, без шляпы, без шали. Капли дождя сбегали по ее лицу. Илья был захвачен врасплох, но все же заметил, как страшно, до черноты, Настя похудела и осунулась. Ее глаза, обведенные сизыми кругами, казались еще огромнее. Она сделала несколько шагов, оставляя за собой мокрые следы. Шепотом выговорила:

– Живой… Слава богу, живой… – опустилась на пол и заплакала.

Илья молча стоял и смотрел на нее. В дверях с открытым ртом застыла Феска. Илья поднял на нее тяжелый взгляд. Цыганка охнула, перекрестилась и кинулась в сени.

– Что ты… встань… Зачем? – наконец с трудом выговорил он. Нагнулся, подавая руку. Настя судорожно уцепилась за нее, и Илья заметил, что она дрожит. – Мокрая вся… Простудишься… – Он отчаянно огляделся, увидел на спинке стула Варькину шаль, набросил ее на плечи Насти. Получилось неловко, шаль соскользнула на пол, но Настя не заметила этого, а Илья не осмелился поднять.

– Да… Тебе легко говори-ить… – Плечи Насти мелко вздрагивали. – А мне, мне что было думать? Тебя нет, Варьки нет… Митро ходит и молчит, ходит и молчит, бессовестный! Что мне было делать? День, другой, третий… А утром Митро с Кузьмой шептался, я слышу – говорят: «Убили»… Как я побежала, как кинулась…

– К Митро?

– Нет… Из него клещами ничего не вытянешь! – Настя попыталась улыбнуться, но губы дрожали, и она уткнулась лицом в ладони. – К Кузьме. Плакать начала, просить. Он маленький еще, врать не выучился. Он мне и сказал, где ты… Рассказал…

– Что рассказал? – глухо спросил Илья. В висках застучала кровь. Он стоял у окна и смотрел на держащую ставень ржавую подкову так, будто отродясь не видал подков. Не поднимая глаз, чувствовал Настин взгляд.

– Не бойся, ничего не рассказал. Только я ведь и сама не дура. Не думай, мне все равно. Ты мне не муж, не жених. До твоих… тайн… мне никакого дела нету.

– Раз никакого – что ж прибежала?

– Сама не знаю. Испугалась. – Настя вымученно улыбнулась. – Как подумала, что не увижу тебя больше…

– Ты же замуж идешь. Все равно бы больше не увиделись.

– Это другое. Так бы я хоть знала, что ты живой.

Илья нахмурился. Сделал несколько шагов по комнате, запустил пальцы в волосы. Настя, сжавшись на кровати, молча смотрела за него.

– Нас Феска видела, – наконец сказал он. – Думаешь, она молчать будет? Что теперь про тебя цыгане подумают, знаешь? Цыганка перед свадьбой через весь город к другому мчится…

– Не твоя печаль! – резко сказала Настя. – Никак не пойму – что ты так боишься за меня-то? Тебя послушать – так уж большей шлюхи, чем я, и на свете нет.

Ему словно плеснули в лицо кипятком. Илья замер у окна, тяжело опершись обеими руками на подоконник. Глядя на ползущие по мокрым листьям сирени капли, спросил:

– Хоть когда-нибудь простишь меня?

– Иди сюда.

Он медленно подошел. Опустился на колени у кровати, уткнулся лицом в протянутую ему мокрую ладонь.

– Дурак… – низким, чужим голосом сказала Настя. – Боже правый, ну что за дурак…