Данелла Хармон: Сущий дьявол

Это зрелище подействовало на Гвинет так, что она остановилась как вкопанная.

В оборванной, некогда желтого цвета одежде, зажмурившись от внезапного света, они остановились, прикрывая глаза и издавая стоны. На ногах у них были цепи, которые громко лязгали, пока пленники передвигались по палубе. Заросшие бородами лица искажала общая гримаса страдания, спины были сгорблены, у многих имелись ярко выраженые признаки цинги.

— Боже милосердный! — ахнула Гвинет. Лицо у нее побледнело, губы задрожали.

— Пойдемте, мадам, вам не следует смотреть на этих людей, — сказал гардемарин.

— На них цепи, — бормотала она. — Зачем это?

— Один из заключенных совершил прошлой ночью побег и утонул в трясине, болван этакий. Этих снимают с корабля, чтобы похоронить бедолагу. Поэтому и цепи. Пойдемте дальше.

Несмотря на подступающий к горлу ком, Гвинет воспротивилась попыткам гардемарина оградить ее от тяжелого зрелища. Она остановилась, чтобы, преодолевая ужас, посмотреть на проходящих мимо несчастных. Один молодой человек тоже остановился и протянул к ней худющую, как у скелета, руку; словно хотел убедиться, что перед ним не видение, но конвоир рявкнул на пленного и стукнул его мушкетом сзади по ногам. Заключенный упал, ударившись подбородком о закопченную палубу. Молча, собрав остатки гордости, он вскочил. На желтой его рубашке стоял штамп «Т.У.». Рубашка спереди разорвалась, и проглянула свежая ссадина. Гвинет оцепенела и, приложив кулак ко рту, попыталась остановить подступавшие к горлу слезы. Мужчина больше не смотрел на нее, очевидно испытывая чувство стыда. Понурившись, он, хромая, последовал за своими товарищами по несчастью. Гвинет судорожно сглотнула, делая усилие над собой, чтобы не показать Фойлу, до какой степени ее потрясло увиденное. Ей понадобятся весь ее ум и эта злость, если она хочет что-то изменить в жизни пленников.

— Прошу прощения, миледи, но если брать плавучие тюрьмы, то это одна из лучших…

— Из лучших?! — иронично переспросила Гвинет. Вкрадчивый голос гардемарина словно вывел ее из шока. — Я не вижу ничего хорошего в этой жестокости и думаю, что к тому времени, когда я закончу свое путешествие по этой преисподней, у меня соберется достаточно материала, чтобы заклеймить вас всех позором! Даже свиньи живут в более сносных условиях!

Порыв ветра принес новую порцию отвратительных запахов. Из пучка белокурых волос Гвинет выбился локон. Она снова затолкнула его под шляпку, пытаясь справиться с разгулявшимися нервами. Резким кивком головы, она показала юноше, чтобы он продолжил путь.

Они шли мимо люка — входа в зловонное чрево корабля. Гвинет остановилась и, поколебавшись, отняла платок от лица. В нос ей ударили тлетворные запахи болезней, экскрементов и смерти.

— Вы ощущаете запах уксуса, — с важностью пояснил Фойл, увидев, что Гвинет наморщила нос. — Капитан приказывает окуривать корабль каждую ночь.

— Я так понимаю, что он одержим чистоплотностью? — саркастически заметила Гвинет.

— Он делает все, что от него зависит, миледи. И еще мы ставим паруса таким образом, чтобы бриз продувал трюм. Сожалею, если уксус вам неприятен. Не наша вина, что…

— Я возражаю вовсе не против запаха уксуса, — перебила гардемарина Гвинет. — Где содержатся пленные?

— В нижнем трюме.

— Проводите меня туда, пожалуйста.

— Я не могу этого сделать, миледи. Туда никому не разрешается входить. И вообще, боюсь, это неподходящее место для благородной женщины. — Он довел Гвинет до большой двери, окрашенной в красный цвет, и остановился. — Вот мы и пришли. Уверен, что его светлость будет… рад вас видеть.

Фойл постучал в дверь. Лицо у него вдруг приобрело испуганное выражение; после некоторого колебания он приоткрыл дверь.

Готовая к бою Гвинет вошла в каюту. И остановилась от неожиданности.

Перед окном стоял вращающийся стул с высокой спинкой, зачехленной красным бархатом. А за спинкой стула Гвинет увидела корону черных волос.

Фойл откашлялся и писклявым голосом доложил:

— Ваша светлость, к вам леди Гвинет Эванс Симмз.

После довольно длительной паузы прозвучал грудной голос:

— Я знаю.

Снова последовала пауза. Молчание затягивалось до неприличия. Затем стул начал поворачиваться.

Вначале показалось ухо. Затем строгий аристократический профиль.

И, наконец, лицо самого дьявола.

Гвинет невольно задержала дыхание и отступила на шаг назад.

— Входите, моя дорогая, — растягивая слова, проговорил маркиз, делая приглашающий жест рукой. Он сидел, закинув ногу на ногу, белоснежная рубашка его была расстегнута под горлом, открывая мысок загорелой шеи, покрытой порослью волос. Он не потрудился встать и пожать ей руку или вообще хоть как-то поприветствовать ее. Вместо этого маркиз лишь вскинул бровь и с надменной самоуверенностью добавил: — Вы выглядите ошеломленной, но, похоже, я произвожу подобный эффект на всех женщин, с которыми встречаюсь.