Керриган Берн: Любовь горца

– Снаружи она уже теплая, – ответил доктор. – А мускульные сокращения сделают акт… еще интереснее.

Ужас охватил Филомену даже сильнее, чем грубые мужские руки.

– Пожалуйста, не надо, – залепетала она, но тут ее зубы снова застучали от охватившего ее холода. Если бы только она могла сопротивляться! Конечно, это ей не поможет, но у нее хотя бы не будет ощущения, что она закована в собственную плоть. Весь ее бессильный гнев был направлен на собственную беспомощность.

– Вот и хорошо, миледи, вы еще будете просить нас о милости, – произнес с наслаждением Бернс и обратился к доктору, стоявшему рядом. – Я давно хотел добраться до этих сисек. Почему вы заставили меня так долго ждать?

– Вспомните, Бернс, это же не переполненная государственная клиника, где нет надлежащего контроля. Потом она не простая женщина, а виконтесса. Я должен был убедиться, что семья не будет о ней волноваться, что они не изменят своего решения и не заберут ее домой. Но виконт Бенчли недавно заверил меня, что ее полностью поручили нашим заботам.

Бернс издал довольное урчание, а желудок Филомены едва не исторгнул ту малую порцию пищи, что в нем была. Вечером ей дали кусок хлеба с запеченным в нем пауком, поэтому она выпила только немного невкусного бульона.

– Никогда еще мне не доводилось иметь аристократку, – пробормотал Бернс.

– Вот так, леди Бенчли, – повернулся доктор к Филомене. – Вам следует знать, что ваш муж разделил и продал часть земли поместья Берч-Хейвен-Плейс, чтобы сделать щедрое пожертвование нашему заведению. Поэтому вы будете нашей гостей до конца своих дней.

Услышав ужасную новость, Филомена только всхлипнула, но слез уже не было. Кажется, теперь у нее совсем не осталось слез. Берч-Хейвен-Плейс был ее настоящим домом, ее единственным убежищем. Теперь она потеряла все, что у нее было.

К тому времени, когда они добрались до ее комнаты, толстяк-доктор Розенблатт запыхался и теперь ее тащил только его помощник.

– Не очень-то легкая птичка! Хотя это как раз хорошо. Таких сисечек не найдешь у какой-нибудь деликатной леди.

В руках доктора звякнули ключи, которые он достал из кармана, и это повергло Филомену в новый приступ паники, отчего сердце сильно забилось о ребра. В голове как будто зажегся огонь и потек вниз по позвоночнику, все тело будто погрузили в разъедающую кислоту.

Толстые пальцы доктора дрожали от возбуждения, полные щеки покраснели под седой бородой.

– Я буду первым, – сказал он. – Я ведь не знаю, что ты будешь с ней делать.

– Так понимаю, что вы и знать не хотите, – ухмыльнулся Бернс, и доктор ухмыльнулся в ответ.

И тут на глаза Филомены наконец навернулись слезы, и это показалось ей даже более важным, чем грубые руки, держащие ее онемевшее тело. Как бы Филомена хотела, чтобы ее, как прежде, шокировала их вульгарность! Раньше ей никогда не приходилось терпеть близость мужчины после того, как она сказала «нет» или когда плакала и сопротивлялась. Тут ее муж соблюдал приличия.

Когда дверь в ее комнату была открыта, Филомена почувствовала, что уже может шевелить пальцами. К ней возвращались силы, а кровь активнее текла по жилам. Это значило, что она может сопротивляться. Но разве она справится с двумя мужчинами?

Конечно, нет. Они ведь настоящие животные. Они издевались над ее ростом и размером ее бедер, в то время как тело мистера Бернса покрыто жирком, а доктор Розенблатт был просто толстяком. Они с ней справятся, и потом… она не могла сдержать позыв рвоты, который заставил ее задохнуться.

– Доктор Розенблатт! – в коридоре, как пушечный выстрел, раздался голос сестры Шопф. – Немедленно идите сюда!

Послышалась какофония безумных голосов – это пробудились другие пациенты, некоторые начали визжать и издавать страшные вопли.

– Произошло вторжение! – кричала сестра.

– Вторжение? – доктор Розенблатт заметно побледнел. – Кто?

– Полиция!

Доктор с отвращением выругался и бросил ключи Бернсу:

– Затащи ее в комнату и привяжи к кровати, а я займусь решением проблемы.

– С удовольствием! – Бернс прижал Филомену к себе и втолкнул в ту самую комнату, где ей приходилось по ночам вести бесконечную борьбу с наступающей тьмой.

– Только не привязывайте меня! – прохрипела она, так как отчаяние вернуло ей голос. – Не надо этого делать. Оставьте меня, пожалуйста!

Она очень боялась, когда ее привязывали ночью. Этот страх порождал особенное ночное безумие в то время, когда тело не могло двигаться, а мысли бешено метались в голове. Филомена воображала всевозможные ужасы, порожденные холодом из-за неподвижности, когда она лежала распростертая на жесткой кровати. Она представляла, как случайно возникший огонь медленно ее поглотит, или лондонские крысы доберутся до ее ног и начнут их грызть, или пауки станут ползать по ее телу, а она не сможет их стряхнуть.