Анна Годберзен - Слухи

Как только они проложили себе путь, Бак бросил громоздкий мешок с индейками и помог Пенелопе забраться в поджидавшую двухместную карету. Пока Бак отдавал распоряжения ее кучеру, она устроилась поудобнее на черном бархатном сиденье. В карете все, на что можно было откинуться, было мягким, как пух, а все, что можно было потрогать, было сделано из золота. Пенелопа испустила вздох облегчения: мир снова стал таким, как надо. Одним ловким движением она сняла перчатки и швырнула их в открытую дверь кареты. Бак взглянул на лужу из мокрого снега, в которую они упали, затем сделал шаг и уселся рядом с Пенелопой. Когда колеса заскрипели по грубой мостовой, он нагнулся и вытащил из-под сиденья шкатулку из полированного дерева.

— Лайковые перчатки? — осведомился он. — Или ты предпочитаешь шелковые?

Пенелопа рассматривала свои тонкие белые пальчики, которые потирала друг о друга. Большинство таких девушек, как она, чьи отцы были промышленниками, или президентами банков, или возглавляли свои собственные страховые империи, меняли перчатки три-четыре раза в день, переходя с чаепития на званый обед, а оттуда — на музыкальный вечер для узкого круга. Но Пенелопа считала свои руки изумительными и поэтому предпочитала менять перчатки по десять-одиннадцать раз в день. Она никогда не надевала одну пару дважды — правда, благодаря недавно обретенной добродетели, порой их дарила.

— Лайковые. На улице не так уж тепло, и никогда не знаешь, кого повстречаешь в пути.

— Да уж, — согласился Бак, вынимая для нее пару перчаток ручной выделки. — Особенно когда я отдаю распоряжения кучеру.

— Благодарю, — Пенелопа натянула перчатки и почувствовала, что снова стала собой, — что для нее всегда было благом.

— Они восхищались тобой сегодня, — задумчиво заметил Бак.

— Если бы только это не было так невыносимо. — Пенелопа откинула свою прелестную головку на бархатную подушку. — Я хочу сказать: сколько же бедняков может уместиться в Нью-Йорке? И разве им никогда не надоедает индейка? — Она поднесла кончики пальчиков в лайке к своим чудесным высоким скулам. — У меня лицо болит от всех этих улыбок.

— Да, скучно всегда притворяться хорошей. — Бак сделал паузу. — Но ты не из тех, кто упускает из виду цель, — продолжил он осторожно.

— Да, — согласилась Пенелопа. — И я ее не упустила.

Как раз в эту минуту карета остановилась, и Бак взялся за маленький золотой рычажок, чтобы опустить окно. Перегнувшись через него, Пенелопа увидела, что теперь они очутились на перекрестке, откуда было видно начало процессии. Ее возглавлял Уильям Скунмейкер, высокий и широкоплечий, в черном шерстяном костюме. Рядом с ним была вторая миссис Скунмейкер, урожденная Изабелла де Форд, все еще молодая. Она была очень хороша в мехах и кружевах. При виде кареты, перегородившей им путь, процессия остановилась. Через минуту Генри подошел к карете. При виде него у Пенелопы перехватило дыхание. Бывали времена, когда она видела Генри Скунмейкера чуть не каждый день. Тогда они были очень близко знакомы друг с другом и со всеми потайными уголками в особняках их семей, что позволяло вести себя вовсе не так, как пристало девицам из высшего света. Они занимались такими вещами, которыми, как известно, не занимаются девушки вроде Элизабет Холланд, — до тех пор, пока в один прекрасный день Генри не объявил, что он помолвлен с мисс Холланд. Это было на званом обеде, на котором присутствовала Пенелопа. Это могло вызвать рвоту — именно это и произошло с Пенелопой позлее. Конечно, ее необузданная реакция на эту возмутительную новость со временем сменилась пониманием. В этом ей помог Бак. Он указал на тот факт, что старый Скунмейкер, бизнесмен с большими амбициями, не прочь стать мэром, и что ему, несомненно, пришлась по вкусу мысль, что невеста сына так непорочна и что ее так любят. Пенелопа ни минуты не сомневалась, что уж если Элизабет способна на что-нибудь, то и она — тоже, и озаботилась тем, чтобы стать точно такой же будущей невесткой старого Скунмейкера. С тех пор она редко видела Генри, и сейчас его появление рядом с каретой оглушило ее. Его стройная фигура была облачена в черное, и тень от цилиндра падала на красивую линию аристократического подбородка. Он все еще носил траурную повязку на левой руке, и Пенелопа сразу же это заметила; она ждала, когда Генри встретится с ней взглядом, — знала, что он посмотрит ей в глаза. И когда это, наконец, произошло, Пенелопа удерживала его взгляд, напуская на себя вид скромницы и слегка улыбаясь. Затем она снова опустила на лицо вуаль.