Ханна Хауэлл - Если он грешен

Корнелл решительно покачал головой:

— Нет, Эштон. Ведь она сожгла их потому, что хотела сделать тебе подарок. Рассматривай этот ее поступок как жест благодарности за все, что ты для нее сделал. Хотя я думаю, что ее вдохновила на это не одна лишь благодарность.

— Да, наверное, ты прав, — согласился Эштон и, улыбнувшись, добавил: — Да-да, конечно же, не одна благодарность.

— И она определенно не нуждается в деньгах, — продолжал Корнелл. — Потому что эта леди — наследница немалого состояния. Об этом уже говорят в свете.

Эштон положил на стол бумаги, которые держал в руке, и невольно нахмурился. Было ясно, что очень скоро вокруг богатой наследницы, словно рои пчел, начнут кружить мужчины. И эти мужчины изо всех сил будут стараться завоевать благосклонность Пенелопы, его Пенелопы. Этого нельзя допустить! Эштон почувствовал, как в нем закипает ярость. Виктор тут же сунул ему в руку бокал сбренди.

— Вот, выпей, — сказал он. — Выпей за наш успех!

Все пятеро подняли бокалы и выпили. И Эштон почувствовал, что успокаивается. Конечно же, у него не было никаких причин для ревности. К тому же за Пенелопой пока что никто не ухаживал. Но вот он сам… Эштон вдруг вспомнил, что за две недели ни разу не послал ей даже записку. И оставалось лишь надеяться, что она не очень на него сердится.

— Так когда же ты женишься на ней? — спросил Брант.

— Как можно скорее, — ответил Эштон без колебаний. — Как только она захочет со мной разговаривать, — добавил он со вздохом. — Я только сейчас осознал, что не написал ей ни строчки, после того как она с мальчиками перебралась в Уэрлок-Хаус. Так уж получилось… Я все думал, что вскоре смогу с ней увидеться и поговорить. Это же лучше, чем писать записки, верно?

— Лучше, конечно, — согласился Корнелл. — Но все-таки тебе не следовало исчезать на две недели. Так что теперь тебе придется за ней поухаживать. Цветы… и прочее в том же роде. Возможно — шоколадные конфеты. Хотя подозреваю, что все конфеты съедят дети. Да, а как же дети? Придется тебе взять и их вместе с ней, если ты на ней женишься.

— Да, знаю. И я ничего не имею против. Западное крыло в моем поместье уже почти готово их принять.

— Какой ты самоуверенный…

— Был таким до самого последнего времени. А теперь мне придется ей все объяснить и выпросить у нее прощения. Думаю, что она еще не завела себе любовника, потому что…

— Какой же ты дурак! — перебил Корнелл. — Она ведь тебя любит.

— Что ж, возможно. Только сама она об этом не говорила.

— И все же ты подготовил целое крыло дома для ее детей, — заметил Виктор.

Эштон со вздохом пожал плечами:

— Просто я надеялся, что… — Он умолк, услышав, что к двери кто-то подходит.

В следующее мгновение раздался голос Марстона — причем в голосе его звучали нотки раздражения, — а затем дверь кабинета распахнулась и Эштон замер, в изумлении уставившись на Пенелопу, стоявшую у порога. А из-за ее плеча с виноватым выражением на лице выглядывал дворецкий.

— Все в порядке, Марстон, — сказал виконт, и дворецкий вздохнул с облегчением.

Эштон смотрел на Пенелопу и глазам своим не верил. Она была одета так красиво и изысканно, как никогда не одевалась. Очевидно, уже успела приобрести кое-что из дорогих нарядов. Зеленый цвет платья выгодно подчеркивал зеленоватый оттенок ее глаз и нежный розовато-кремовый оттенок кожи. Но, на взгляд Эштона, декольте было слишком глубоким. Слишком — потому что и другие мужчины могли видеть ее роскошную грудь. Тут Брант ударил ногой по ножке его стула, чем привел Эштона в чувство.

— Пенелопа, я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил виконт, вскакивая на ноги.

Корнелл хмыкнул и закатил глаза, но Эштон не обратил на него внимания.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Пенелопа и в смущении покосилась на его друзей.

Теперь она уже не чувствовала прежней уверенности. Более того, ей казалось, что еще немного — и она окончательно струсит. И тогда ей останется только развернуться и убежать.

Но друзья Эштона, очевидно, догадавшись, что происходит с Пенелопой, заторопились уходить. И каждый из них перед уходом поклонился ей и, пожелав удачи, поцеловал руку. Прощаясь с Брантом, Пенелопа заглянула в его сумрачные глаза. «Да, Олуэн был прав, — подумала она. — Потребуется время, чтобы рана затянулась».

— Олуэн говорит, что все у вас будет хорошо, — прошептала Пенелопа и тут же покраснела, стыдясь своей неуклюжей попытки поддержать этого человека, хотя ее об этом никто не просил.