Моника Бернс: Прекрасная куртизанка

— Ты права. У меня нет выбора. Я должна рассказать Корделии правду. Хотя и не знаю, как лучше это сделать.

— Мы с тобой вместе разработаем план действий. — Изабелла похлопала ее по руке. — А сейчас надо немного отдохнуть. Ты выглядишь усталой. Думаю, твое путешествие было не из приятных, так как тебя постоянно одолевали мысли о Корделии.

— Неужели я так плохо выгляжу?

Аллегра с некоторой тревогой посмотрела на Изабеллу.

— Успокойся, ты прелестна. Сегодня вечером мы ужинаем во дворце султана. Мулей Хасан дает прием в честь Бранта и меня. Это большая честь.

— О, дорогая, я, кажется, не готова к такой пышной церемонии.

— Но ты непременно должна пойти. Из дам будут присутствовать только жены офицеров и атташе. Они будут игнорировать меня, если я не буду им представлена. Женившись на мне, Брант бросит вызов всем этим снобам. — Изабелла презрительно фыркнула. — Я умру от скуки, если ты не пойдешь с нами.

Увидев решимость на лице подруги, Аллегра рассмеялась. Белл обладала удивительной способностью заставлять людей делать то, что она хотела, но сейчас в ее голосе послышались грустные нотки. Это напомнило Аллегре о том, что круг людей, в который вхожа ее подруга, был очень узким. Даже после того как она выйдет замуж, ей предстояло приложить немало усилий, чтобы занять достойное положение в свете и быть принятой в высших кругах.

— Раз это так много значит для тебя, я пойду.

— Замечательно! — воскликнула Белл и наклонилась вперед, чтобы обнять Аллегру. — Кто знает, может быть, сегодня ты познакомишься с каким-нибудь красивым шейхом, который потеряет голову от любви и утащит тебя в свой шатер в пустыне.

— Господи Боже, что у тебя за мысли! — Аллегра покачала головой, а ее сердце подпрыгнуло в груди, так как она сразу вспомнила о черном шейхе, которого встретила на вокзале. — Ты же знаешь, что я не склонна подчиняться мужчинам, любящим командовать.

— Я понимаю тебя, но, возможно, тебе со временем это понравится, — Изабелла поднялась с дивана и жестом пригласила Аллегру следовать за ней. — Идем. Хочу показать тебе твою комнату.

Идя за подругой, Аллегра все время думала о черном бедуине. Ей казалось, что этот мужчина был опасен, но в то же время в нем было что-то такое, что заставляло ее постоянно вспоминать незнакомца. Может быть, и он сегодня будет на приеме у султана.

Аллегру огорчал ход собственных мыслей. Почему, черт возьми, она то и дело возвращалась в мыслях к этому человеку? Она не хотела, чтобы се завоевывали, а для того мужчины подчинять себе было стилем жизни. Он брал то, что хотел. Аллегра боялась, что он закабалит и ее волю.

Такая перспектива пугала и завораживала ее одновременно. Правда, о своем страхе Аллегра старалась не думать.

Она молила Бога, чтобы сегодня вечером не встретить своего черного шейха. Но ее тихий внутренний голосок молил о противоположном.

Стоя в тени декоративной пальмы, Шахин со сдержанным интересом изучал комнату и гостей. Стены гостиной султана были покрыты мозаикой из драгоценных камней, большая часть мебели инкрустирована золотом. Хотя он знал, что все это богатство накапливалось столетиями, ему трудно было игнорировать тот факт, что одного камня из мозаики хватило бы на то, чтобы кормить одно из бедных племен бедуинов месяцами.

Богатство и роскошь дворца являли собой резкий контраст с той простой жизнью, которую вел Шахин. Почти целый год он жил в скромном шатре. Хотя его племя было довольно богатым, но и им порой случалось испытывать нужду. Так что даже небольшая часть богатств дворца могла бы им облегчить трудности жизни.

Хотя султан был очень богатым человеком, его вкусы отличались простотой. Он мог быть щедрым к тем своим людям, которые испытывали нужду. Если Мулей Хасан и допускал излишества, то это можно было назвать своеобразной данью социальным условностям Британской империи. Именно этим объяснялось обилие ярко-красных военных мундиров и вечерних платьев в гостиной сегодняшним вечером.

Султан был бы польщен, если бы ему сказали, что его сегодняшний прием ничем не отличается от лондонских раутов. На Шахина нахлынули воспоминания. Он редко думал теперь об Англии, но когда случалось ее вспоминать, старые раны сразу же давали о себе знать. Он попытался избавиться от неприятных дум, отодвинув их в самый дальний уголок своей памяти. Прошло уже больше пятнадцати лет с тех пор, как он покинул Лондон, и у него не было причин возвращаться туда. Берберы — его народ, и его дом здесь.