Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф

— Спасибо. Я удовлетворена.

Он протянул рукопись, и пальцы мои, коснувшись листов, дрогнули. Я подвинулась поближе к лампе и с трепетом открыла первую страницу. Мистер Локвуд откинулся на сиденье и расслабился, однако из-под полуприкрытых век внимательно наблюдал за мной. Я старалась, чтобы лицо моё не выдало заинтересованности, ибо страницы, приоткрывающие тайну Хитклифа, могли таить ответы и на некоторые волнующие меня загадки.

Гиммертон, 10 апреля 1784 года

Кэти.

Это — Хитклиф, я вернулся к тебе. Я пишу эти строки в номере гостиницы «Кабанья голова», всего в двух милях от того места, где ты мирно спишь в своей постели, а завтра в карете — в своей собственной карете, Кэти, — на дороге за Пенистон-Крэгом я буду ждать твоего слова. Слова, которое даст мне право просить твоей руки. Пошли мне это слово, и ты будешь моей, хотя бы ради этого мне и пришлось залить весь дом на Грозовом Перевале кровью и вынести тебя оттуда, ступая по колено в крови. Одно твоё слово — и я буду рядом; одно слово — и мы умчимся далеко-далеко от мелочных притеснений вечно пьяного тирана Хиндли, и никто не сможет разлучить нас.

Но сначала я хочу, чтобы ты прочла этот рассказ о событиях, случившихся после моего побега. Ты поймёшь, почему я должен был уйти, что удерживало меня вдали от тебя три долгих года и почему сейчас я могу спасти нас обоих. У меня появилась своя тайна, но от тебя я не скрою ничего. Между нами больше не будет непонимания, омрачавшего последние месяцы моей жизни на Грозовом Перевале, когда, сама того не ведая, ты причиняла мне боль, а я в ответ грубил тебе; я расскажу всё; и пусть порой тебе будет так же тяжело читать некоторые страницы моего повествования, как мне больно их писать.

Прочти мою историю от начала до конца, ничего не пропуская. Я прошу тебя об этом, хотя каждая минута разлуки для меня мучительна, как нож в сердце. И всё-таки я пишу, и всё-таки я прошу тебя прочесть.

У меня для этого есть веские основания. Ты скоро сама в этом убедишься.

Кэти, я теперь джентльмен. Этим превращением обязан я причудам судьбы и своему упрямству. Я получил образование и выучился хорошим манерам. У меня есть состояние, которого нам с тобой хватит до конца наших дней. Тебе больше не придётся меня стыдиться. У меня даже есть имя. Но довольно, я должен открывать свою жизнь постепенно, чтобы ты чувствовала то, что я чувствовал, и понимала так, как я понимал. С этой минуты ничто не будет разделять нас. Читай же и знай, что я жду, и моё сердце разрывается между мукой и блаженством, которые могут принести мне следующие часы.

Ты не забыла ту ночь, когда я убежал? Я был доведён до бешенства постоянными преследованиями Хиндли, во мне кипела злоба, ибо уже много дней и вечеров ты предпочитала общество Эдгара Линтона моему, но ради тебя я готов был вытерпеть всё; сломила меня одна-единственная брошенная тобой фраза: «Выйти замуж за Хитклифа значило бы опуститься до него». (Даже сейчас, когда я пишу эту фразу, у меня горят щёки.)

Ты не выйдешь за меня! Несмотря на разницу в нашем положении, мы — одно целое, нас нельзя разделить, было бы кощунством это отрицать. А ты — отрицала ! Я сам слышал. Не понимая, куда и зачем иду, я очутился на дороге к Пенистон-Крэгу, между землёй, заросшей вереском, и небом.

Надвигалась гроза. Угрюмые вспышки молний озаряли чёрные глубины густых клубящихся туч, и от этого тучи казались ещё темнее. Над вересковой пустошью струился зеленовато-жёлтый свет, исчезавший в вышине; колесо земли и небес перевернулось. Это колесо грозило раздавить меня.

Ибо кем я был? Мне представляется, тогда я впервые это ясно понял. Нищий, батрак, прислуга — хоть я осознавал своё падение, у меня не было слов, чтобы его выразить. Ты сама говорила, что я не утруждал себя разговорами, я предпочитал молчать.

Сравнение с Эдгаром Линтоном было не в мою пользу, — ещё бы, Хиндли выбил из меня способность к непринуждённой беседе, но кому до этого дело? В последние месяцы визиты Линтона всё чаще и чаще лишали меня даже тех немногих часов, которые я мог проводить с тобой. Но что удивительного в том, что ты предпочла его общество моему? У него светлое, открытое лицо, весёлые речи, грациозные движения — даже самые взыскательные будут им очарованы. Словно при вспышке молнии я увидел себя — неуклюжая фигура, угрюмая гримаса, отрывистая речь, — столь непохожего на безупречного джентльмена Эдгара. Тут я понял, что такое настоящая боль.