Виктория Холт - Тайный брак

Мне никто не ответил.

— Детей тоже надо готовить к отъезду, — сказал один из прибывших, повернувшись к Гиймот.

Я посмотрела на нее… В последний раз… Мы смотрели и смотрели друг на друга и ничего не говорили.

Да… я потеряла Оуэна. Я теряю своих детей… И Гиймот… И Агнессу, и трех Джоанн… Что с нами со всеми будет?.. Я потеряла всех, кто любил меня, кто помогал мне, был бескорыстно предан…

Но как они обо всем узнали? Кто нас выдал? Кто этот человек — она или он, какая разница? И зачем этот кто-то сделал это? Во имя чего? Случайно? Из чувства страха?.. Я никогда не узнаю об этом…

А прибывшие стоят и ждут. Они должны выполнить приказ. Приказ, подписанный моим сыном. Которого я родила, которого любила… И люблю…

Он тоже вынужден подчиниться им, мой мальчик… Как и я…

Меня отвезли в аббатство Бермондсей. Горе сковало меня. Я не попрощалась с детьми, чтобы не испугать их. Перед моим мысленным взором долго стояло смертельно бледное лицо Гиймот, ее глаза, полные немыслимой жалости и боли. Во всем замке царило уныние. Все уже так или иначе знали о том, что произошло.

Как мы ехали в аббатство, я не помню: весь путь стерся из памяти.

Настоятельница встретила меня с почтением. Я стала ее узницей, но узницей уважаемой. Меня поместили в просторную комнату с голыми стенами, лишь распятие висело на одной из них. На все это я не обращала внимания. Две монахини помогли мне раздеться и уложили в постель — такую я чувствовала слабость.

Я лежала посреди этой необычной обстановки, ничего вокруг не замечая, уставившись на светлую стену, и видела перед собой все время одну картину: под ярким веселым солнцем по зеленой траве уходит Оуэн в сопровождении стражников.

Мне принесли пищу, я не притронулась к ней.

День близился к концу. Наступила ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Я лежала без движения на простой кровати и хотела лишь одного: умереть.

Настоятельница оказалась добросердечной женщиной. Ее беспокоило мое состояние, она пыталась беседовать со мной, убеждала не отказываться от еды.

— Вам следует смириться, — говорила она.

— У меня нет мира в душе, — отвечала я.

— Бог поможет вам.

— Все, чего я хочу, чтобы мне вернули моего супруга и моих деток.

Она молчала, но я видела сочувствие на ее лице.

— Вы не хотите помолиться? — спрашивала она.

Вместо ответа я отворачивала лицо к стенке.

И опять она говорила:

— Я хочу помочь вам… — И потом: — Помолитесь со мной.

И снова я отвечала:

— Верните мне детей и мужа. Больше я ничего не хочу… Дайте право жить как обыкновенной, простой женщине — со своей семьей. Иного мне не надо… За что меня лишили всех, кого люблю, и обрекли на смерть? За что?

Добрая женщина уходила от меня почти в отчаянии. Ей нечего мне ответить.

Еще один день… Еще одна ночь…

— Вам нужно встать с постели, — говорила настоятельница. — Вы потеряете разум, если будете так себя вести…

Потеряю разум. Стану безумной… Ее слова повернули мои мысли в прошлое. Я увидела себя в мрачном «Отеле де Сен-Поль», услышала ужасный голос отца, взывающий о помощи… И еще я увидела своего сына Генриха в Руане, его безумные глаза, когда он прерывающимся голосом рассказывал мне о Деве, на которую смотрел сквозь щель в тюремной стене.

Нужно постараться успокоиться, сказала я себе. Тень безумия и так висит над нашей семьей.

Но все равно я ни о чем не могла думать, кроме как об Оуэне и о наших детях. И снова перед глазами возникал тот солнечный день… зеленая трава… А потом — топот копыт… и Оуэн под охраной стражников. И тьма.

В какой-то из этих страшных, томительных, похожих один на другой дней я подумала, что, пока я еще живу, и для того, чтобы время не тянулось так мучительно-тоскливо, нужно попытаться вспомнить свою жизнь и записать ее с помощью пера и бумаги. Тогда я снова пройду свой тернистый путь.

Настоятельница обрадовалась, что я вышла из своего состояния полной безысходности, и велела снабдить меня всем необходимым.

Я начала писать, вспоминая разных людей — их лица, слова, поступки. Старалась оценивать их и себя, разбирать, когда и как я действовала и как следовало поступить…

Я почувствовала себя несколько лучше, стали прибавляться силы. Мне никто не мешал, все дни я проводила наедине со своими мыслями и писала, писала…

Кончилось лето. Я по-прежнему ничего не знала о своих детях, об Оуэне, но, утомленная полнодневной работой ума, засыпала быстро и спала крепко.