Элоиза Джеймс: Когда герцог вернется

Разумеется, он собирался совладать с этими чувствами. Как последователь золотой середины, он понимал, что жить в мире — это ожидать опасности хаоса. Ревелс-Хаус погряз в хаосе. Еще ребенком ему хотелось сбежать от бесконечных ссор родителей, от яростных речей отца, от безумных претензий матери. Они отправили его учиться в Итон, а это означало, что он получил свободный доступ к огромной библиотеке, книги в которой рассказывали о странах, так непохожих на его собственную страну. И о семьях, непохожих на его семью.

Разумеется, возможно, что когда он вернется домой в сонную, безвольную английскую провинцию с Ревелс-Хаусом в центре, напоминающим круглый заварочный чайник, его охватит чувство праведной гордости.

Однако вместо гордости он попросту смотрел на приближающиеся поля, замечая их заброшенный вид. Гравий на длинной дороге давным-давно не разравнивали граблями, кучи земли, высившиеся около выбоин на дороге, сильно смахивали на крыс, вырезанных из сухой грязи. Деревья много лет никто не подстригал.

Так что вместо гордости — или радости — герцог Козуэй испытал неприятное чувство вины, которое усугубилось, когда, выбираясь из кареты, он увидел разбитое окно в восточном крыле особняка и вываливающиеся из стен кирпичи, которые было необходимо укрепить.

Хорошо, что хоть Хонейдью, семейный дворецкий, почти не изменился. На мгновение Симеону показалось, что он никогда не уезжал из дома. Трехъярусный парик Хонейдью заканчивался толстым хвостом на спине, его камзол был сшит по моде двадцатилетней давности, к тому же его украшали медные пуговицы. Лишь лицо дворецкого стало другим: много лет назад у Хонейдью было молодое лицо, а выделявшийся на нем нос казался какой-то ужасной ошибкой. Ну а теперь физиономия дворецкого стала старой и унылой. Это выражение ему вполне подходило. Обычно он весьма походил на мальчика, который неожиданно наткнулся на труп; теперь он казался мужчиной, который судил жизнь и нашел ее нелепой.

Спустя мгновение Симеон вошел в гостиную матери. Детские воспоминания хранили память о ее нравоучительных лекциях, которые проходили когда-то в этой комнате. Его мать верила в то, что доказывать свою правоту надо с энтузиазмом. Причем многократно. Как-то раз она не пожалела получаса, чтобы объяснить ему, что джентльмен не должен кривить губы, глядя на портрет предка. Даже если, добавила она, этот предок смахивает на полного болвана в нелепом жабо.

Как и Хонейдью, вдовствующая герцогиня выглядела так же и в то же время не совсем так.

Она сидела на стуле очень прямо. Симеон мало знал о современной женской моде, хотя она явно переменилась с тех пор, как он уехал из Англии. Но его мать по-прежнему носила те вещи, которые были в моде двадцать лет назад.

Герцогиня поднялась, и он увидел вышитый лиф ее платья, украшенный рядами бантиков, которые спускались вниз. Симеон понял: этому платью больше двадцати лет. По правде говоря, наряд матери ничуть не изменился с тех пор, как он видел ее в последний раз, другим стало только лицо. Он помнил, что мать была буквально переполнена жизнью и властью, а ее розовые щеки и пронзительный взгляд выдавали в ней герцогиню-генерала. А теперь она выглядела сморщенной и удивленной, как яблоко, пролежавшее всю зиму в подвале. Мать стала старой.

Она протянула ему руку. Симеон опустился на колено и поцеловал ее окольцованный палец.

— Козуэй, — сказала вдовствующая герцогиня, — надеюсь, ты вывез жену из этого гнезда разврата?

Приехав в Лондон, Симеон обнаружил встревоженные письма матери, в которых она писала, чтобы он немедленно отправился в дом Стрейнджа и спас Исидору. Что он и сделал.

— Мама, я так скучал по тебе все эти годы, — промолвил Симеон.

Ее взгляд стал сердитым, и он увидел перед собой призрак той женщины, которую помнил и которая с презрением относилась к проявлению любых чувств, кроме досады.

— Ну да, — ледяным тоном проговорила она. И он вспомнил, как мать сотни, нет, тысячи раз произносила эти самые простые, но неодобрительные слова в ответ на любое его замечание. — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я сомневаюсь в твоей искренности, потому что ты мог вернуться домой в любую минуту.

Справедливый упрек.

— Как только я получил твое письмо, — примирительным тоном начал он, — я тут же отправился в Фонтхилл. С женой все было в порядке. — Симеон помолчал, спрашивая себя, не должен ли он отчитаться перед матерью за состояние девственности Исидоры.