Мэри Брэддон: Победа Элинор

— Он не преследовал Маргарету Рэвеншоу, — думала Элинор, — и он не делает попыток, чтобы отыскать меня. А между тем он, может быть, любит меня так истинно, как любил ее. Наверное, если Господь не услыхал моей молитвы о мщении, то Он даст мне возможность оправдаться.

Она могла только слепо надеяться на какую-нибудь возможность оправдаться, а эта возможность могла никогда пе наступить. Элинор была очень несчастна, когда думала об этом, и только постоянная суматоха, в которой майор Леннэрд и его жена держала всех своих домашних, спасала ее от жестокого страдания.

Все это время она совсем не знала, что в начале второго столбца «Тхшез» появлялось объявление каждый день около месяца, объявление, о котором пустые люди составляли всевозможные предложения.

«Элинор, воротись. Я поступил опрометчиво и жестоко. Я верю тебе».

Майор Леннэрд каждый день читал «Times» в кофейной Галиньяни, но так как он был не весьма проницательным наблюдателем, он не обратил внимания на повторение этого объявления, да и не упоминал о нем дома.

Элинор скрывала свое горе в самом веселом городе на свете, между тем, как Джильберт Монктон рыскал то туда, то сюда, тоскуя по своей потерянной жене.

Я думаю, что сострадательные ангелы плачут иногда о бесполезных муках, о напрасной тоске, которые безумные смертные налагают сами на себя.

Мистер, мистрис Леннэрд и Элинор Монктон оставались около двух месяцев в Дворцовой гостинице. Апрель сменился маем и атмосфера в городе бульваров совсем не походила на холодный воздух английской весны.

В один из таких теплых майских дней майор Леннэрд непременно захотел отвезти свою жену и ее компаньонку обедать в ресторан недалеко от Биржи, где пасторальный эпикуреец мог обедать в саду, увитом зелеными фестонами и при музыкальном журчании фонтана. Элинор нечасто сопровождала майора Леннэрда и его жену в их прогулках, которые обыкновенно заканчивались обедом, но на этот раз майор Леннэрд настоял на том, чтобы Элинор поехала вместе с ними.

— Это последний обед, которым я угощу Мег в Париже, — сказал он, — потому что мы должны ехать в Брюссель в субботу, и я хочу, чтобы обед был отменно хорош.

Элинор покорилась, потому что ее новые друзья были очень добры к ней, и она не имела никакой причины сопротивляться их желаниям. Для нес было гораздо лучше находиться с ними в каком-нибудь веселом месте, как бы ни пуста и ни притворна была эта веселость, чем оставаться одной в великолепной гостиной Дворцовой гостиницы и размышлять о своих неприятностях и думать о той ужасной ночи, в которую она ждала отца на Архиепископской улице.

Ресторан близ Биржи был наполнен посетителями в этот солнечный майский день, и оставался только один пустой столик, когда майор со своим обществом вошел в зеленую беседку, где журчание фонтана не слышалось среди звона ножей и вилок. Было семь часов, обедающие ели очень скоро, а говорили еще скорее.

Возле той беседки, в которую майор Леннэрд привел своих дам, находилась другая, такая же, где обедало несколько французов. Элинор сидела спиной к этим людям, которые почти закончили обед и, судя по разговору их, кажется, порядочно выпили. Мужчина, очевидно угощавший других, сидел уткнув ноги в кучу пустых бутылок и звон рюмок, хлопанье пробок заглушало разговор.

Элинор не слушала этого разговора и не отличала ни одного голоса, ни одного слова от другого среди шума толпы, пировавшей в саду. Ей довольно было труда, чтобы слушать мистрис Леннэрд, которая болтала весь обед, примешивая к толкам о кушаньях критические замечания о нарядах дам, сидевших в других беседках.

— Вам надо съесть этих красненьких… раки, кажется, их называют. Как вам нравится эта шляпка… нет не та, а черная с лентами персикового цвета? Вы находите хорошенькой ту даму, что сидит напротив нас? Нет, она вам не очень нравится и мне также. Мне нравится вон та в голубом шелковом платье, если бы ее брови не были так густы.

Обед заканчивался, майор занимался жареной курицей, а мистрис Леннэрд соскабливала ложкой варенье с пирожного, когда Элинор вдруг вскочила, едва переводя дух, испуганная голосом в ближней беседке.

— А потом? — спрашивал кто-то.

— Потом, — отвечал человек, голос которого становился более хриплым и густым по мере того, как пустые бутылки у ног президента делались многочисленными— мой молодчик отказался дать мне банковый билет в тысячу франков.