Лаура Кинсейл: Госпожа моего сердца

— Муж! — голос Изабеллы потряс его. Она была здесь, рядом. Она схватила его за руку и упала на колени рядом со скамьей, на которой он сидел. — Завтра утром со мной будет говорить сам епископ. Он хочет выслушать мою исповедь и поговорить о служении Богу! — Ее голубые глаза сверкали. Она радостно улыбнулась ему: — Я сказала ему о тебе, Рук. Что ты был моим надежным и верным защитником, и он попросил, чтобы ты тоже предстал перед ним вместе со мною — подтвердить свою торжественную клятву целомудрия во имя Иисуса и Святой Девы Марии!

Изабелла настояла, чтобы он пошел с нею без доспехов. Ее робость, ее тяга к Руку в поисках его защиты испарились. Всю ночь она не ложилась спать и провела ее в молитвах, прерывая их временами лишь для того, чтобы с бесконечными подробностями описать свой триумф. Здесь, в церкви, уже слышали про нее — ее слава уже разошлась так далеко! Теперь церковники хотели удостовериться, что ее видения были ниспосланы Богом. Они подвергли ее жестокому допросу, но она правильно отвечала на все и даже сама сделала им ряд замечаний, указав на ошибки в их трактовке евангелия от Святого Иакова.

Рук слушал ее, испытывая большое беспокойство. Он не мог представить себе, как это его жене удалось расположить к себе этих заносчивых церковников в ярких одеяниях, говорящих по-латински. Правда, Изабелла приобрела ряд последователей, но они были родственными ей по духу, так же склонными к экстазу и духовным мукам. И он не встретил еще ни одного церковника, который был бы более заинтересован в святом экстазе, чем в своем обеде.

Он спал урывками. Ему снились соколы и женские тела. Во время пробуждений он проверял, спала ли Изабелла, но та не ложилась всю ночь, стоя на коленях у окна и вознося молитвы Всевышнему. Слезы медленно текли по ее щекам, а на лице неизменно играла улыбка блаженства и умиротворения. Ему очень хотелось, чтобы епископ даровал ей все, к чему она стремится. Может быть и святости, если это так ей надо.

Он очень опасался предстоящей встречи. Он боялся так, как еще ни разу не боялся ни перед одной битвой и ни перед одним сражением. Временами ему даже казалось, что завтра его ожидает казнь. Пока та клятва, которую они дали, была известна только им двоим, она не казалась ему настоящей. К тому же, он ведь не сказал ясно, в чем, собственно, он поклялся. Они были еще молоды, еще оставалась надежда. Женщины очень непостоянны, это ведь всем известно. Может быть она еще изменится. Ему надо было бить ее. Надо было не обращать внимания на ее вопли и причитания и обзавестись ребенком. Надо было сказать, что порядочные женщины остаются дома, а не таскают своих мужей, чтобы те присутствовали при их канонизации. Он глядел на ее благочестивые слезы, и ему хотелось заплакать самому.

В высочайшем церковном суде ему сообщили, что он должен подождать и что пока требовалась только Изабелла. Какой-то горбун протянул к нему руки, прося подаяния, и Рук сунул ему монету. Немой горбун промычал что-то и поклонился.

Все утро он просидел там, чувствуя себя почти голым без доспехов. Он никак не мог ничего придумать, разве что отказаться от своих собственных слов и оказаться ложным свидетелем перед всеми собравшимися, перед епископом и церковью. Хуже всего было то, что они могли загнать его в угол своими религиозными вопросами, запутать его, как это делала она, и добиться того, что он будет готов поклясться в чем угодно.

За ним пришли трое клириков. Он поднялся и последовал за ними по коридорам, вверх по лестнице, пока они не попали в квадратную комнату с высоким потолком. В ушах у него шумело. Ему бросилась в глаза абсолютная тишина, насыщенные цвета, фрески на всех стенах и много ярко разодетых людей. Но в следующую секунду он был вынужден двинуться дальше. Затем он склонил свою обнаженную голову и встал на колени перед епископом.

«Сир Руадрик из Англии», — произнес хорошо поставленный голос по-французски.

Мягкие туфли и шитый золотом край белой и красной мантий — вот и все, что видел Рук.

— Есть ли на то твоя воля, чтобы супруга твоя приняла постриг и жила целомудренно и вдали от мирских соблазнов?

Рук уставился на туфли. Постриг?

Он приподнял голову повыше, и теперь ему стали видны колени епископа. Изабелла никогда ничего не говорила про постриг…

Неужели она бросит его? Станет монахиней?

— Он поклялся, — голос Изабеллы эхом отразился от высоких стен собора. Она говорила по-английски, но переводчик быстрым бормотанием передавал содержание ее ответов.