Томас Шерри - Ночь для двоих

Теперь они могли думать о будущем.

— Что значит Pedicabo ego vos et irrumabo? — спросила Элиссанда, когда они поднимались по крутой тропинке, ведущей на вершину Хангман-Клиффс.

День был ясным и солнечным. Сверху открывался великолепный вид дикого берега и бушующего моря. Зрелище заворожило Элиссанду.

После завтрака они наняли экипаж и поехали в Комб-Виллидж — ближайшую деревню к скалам Хангман, а оттуда пошли пешком по горной тропинке, вероятно, протоптанной горными козлами.

Вир как раз пил воду из фляжки, которую захватил с собой. Услышав вопрос, он подавился, совсем как его брат в ту ночь, когда эта фраза была названа девизом Эджертонов. Элиссанде даже пришлось похлопать его по спине.

Все еще кашляя, он рассмеялся:

— Помилуй Бог, ты запомнила!

— Конечно, запомнила. Но это ведь вовсе не чей-то девиз, правда?

— Нет! — воскликнул маркиз и с новой силой захохотал.

Она обожала его смех, тем более зная, что муж прошел долгий путь одиночества, прежде чем смог вот так весело смеяться и, не думая ни о чем плохом, идти с ней рука об руку по горной тропе. Она подняла его шляпу, упавшую на камни.

— Тогда что это? — Элиссанда пригладила его волосы и вернула шляпу на место, не слишком уверенная, под каким углом она должна сидеть на голове, поскольку раньше не сталкивалась с предметами мужского туалета.

— Это строка из стихотворения одного римского поэта, — объяснил Вир и понизил голос: — Она очень грубая, настолько грубая, что, полагаю, перевод этого стиха никогда не публиковался на английском языке.

— Да? — Элиссанда поняла, что просто обязана услышать перевод. — Скажи мне.

— Приличные молодые леди не должны слышать такие слова.

— А приличный молодой джентльмен не должен скрывать, иначе приличной молодой леди придется обратиться к его брату.

— Ах вот как! Шантаж? Мне это нравится. Ну если ты так настаиваешь, могу сказать, что первая часть фразы относится к содомии. — Вир снова расхохотался, увидев потрясенное выражение лица жены. — Не делай такое удивленное лицо. Я же предупредил, что стих грубый.

— Вероятно, я многого не понимаю в этой жизни. По моим представлениям, грубость — это когда один человек называет другого глупцом и уродом. Ну а как насчет второй части?

Вторая часть тоже относится к половому акту, может быть, чуть менее позорному, но при упоминании о нем приличная молодая леди немедленно потребовала бы свою нюхательную соль.

— Думаю, я понимаю, о чем идет речь.

Маркиз остановился.

— Нет, ты определенно не можешь это понимать.

— И все же я понимаю, — сказала она. — Помнишь ту ночь, когда ты напился до бесчувствия? Тогда ты упомянул о прерывании полового акта и сказал, что если будешь в совсем уж дурном настроении, то заставишь меня проглотить твое семя.

Вир разинул рот и напрочь забыл, что его следует закрыть.

— Беру свои слова назад. Ты действительно понимаешь. Но, Бог мой, что я еще сказал тебе в ту ночь?

На тропе появился пастух, который гнал небольшое стадо коз.

— Хотя, с другой стороны, — продолжил маркиз, — лучше не отвечай. Подождем до вечера. Боюсь, этот разговор заставит нас заняться делом, за которое нас арестуют.

Элиссанда хихикнула. Муж бросил на нее насмешливый взгляд:

— Будьте серьезной, мадам. Я забочусь о вашей репутации.

Она откашлялась и покосилась на мужа:

— Ты искал именно такие стихи в Хайгейт-Корте, чтобы уснуть?

— Вот уж точно нет. Такие стихи я ищу, только если хочу подавиться водой.

Элиссанда улыбнулась.

— Кстати, о поисках латинских стихов. Что ты делал в кабинете отца в ту ночь?

На лице маркиза отразилось совершенно непривычное для него чувство — робость.

— Я же был рядом с зеленой гостиной. Хотел появиться, когда леди Эйвери встретит тебя в одиночестве. Мне показалось, что это будет забавно. — Он вздохнул: — Так моя собственная мстительность стала началом своего же падения.

Она похлопала мужа по руке:

— Ничего. Ты хороший человек.

— Ты так думаешь?

Вероятно, он хотел, чтобы вопрос прозвучал равнодушно, но в нем чувствовалось сомнение и надежда.

Элиссанда поняла мужа. Она никогда не считала себя хорошим человеком. Как можно быть хорошей, если ты столь искусна во лжи? Но она не сомневалась в его добродетелях, Достаточно упомянуть о том, как он трогательно заботится о её матери.

Он несправедлив к себе. Чтобы понять необходимость перемен, нужна проницательность, а чтобы признаться Фредди после стольких лет обмана — смелость.