Джо Беверли: Колдовство

— А те, кто говорит, еще не успели прочесть его?

— Господин управляющий его из рук не выпускает, милорд.

— Чума на всех вас! Сам не знаю, зачем я научил вас читать. Пошел вон.

Лакей живо удалился.

Оуэн налил в чашку крепчайшего кофе, положил три кусочка сахару и размешал.

Сакс почуял аромат, глаза его открылись, и он дружелюбно зарычал, дочти прижимаясь губами к зубам пса, отчего тот принялся барабанить лохматым хвостом по полу.

Потом граф перекатился по постели, сел, потянулся, словно огромный кот, и взял в руки чашку.

На самом деле великаном он не был и в изысканных одеяниях выглядел просто изящно сложенным, но состоял словно бы из одних мускулов — как здоровый хищник, особенно это было заметно теперь, когда он сидел обнаженным.

Граф молча выпил свой кофе и протянул чашку, чтобы Оуэн наполнил ее снова, другой рукой мимоходом потрепав по загривку пса Брэка. И только после этого взглянул на письмо.

— Поскольку ты не дурак, Оуэн, меня одолевает в высшей степени дурное предчувствие.

Оуэн протянул ему сложенный лист бумаги. Сакс ощупал его, словно пытаясь угадать содержание.

— Старая ведьма не может посягнуть на мой доход или на мою свободу. Значит?.. Не хочет ли она нанести визит, а?

— Мне наиболее вероятным представляется, что герцогиня собирается устроить зимний бал в Дейнджерфилде.

— Слава Богу. — Граф стряхивал с себя остатки сна и на глазах превращался из сонного льва в приготовившегося к прыжку тигра в самом опасном, как представлялось Оуэну, обличье — в обличье умного мужчины.

Прежде чем открыть и прочесть наконец письмо, Сакс осушил вторую чашку кофе. Оуэн с интересом наблюдал за ним, потому что мог только гадать, во что выльется дурное предчувствие друга.

— Чума и проклятие! — произнес наконец Сакс в изумлении. Приготовившийся к одному из знаменитых графских приступов гнева Оуэн вздохнул с облегчением.

Когда Сакс поднял голову от прочитанного письма, он выглядел почти растерянным.

— Когда у меня день рождения?

— Завтра, как тебе хорошо известно. В новогодний сочельник.

Графа словно подбросило на скомканных простынях, и во всем своем нагом великолепии он проследовал через спальню.

— Старая сука! — воскликнул он в ярости, но не без доли восхищения. Сакс и его бабка вот уже пятнадцать лет вели непримиримую войну, с тех самых пор, как она стала его воспитывать. Это была война за власть между двумя самыми упрямыми, самыми высокомерными людьми, каких только доводилось встречать Оуэну.

Между двумя самыми взрывными темпераментами.

Можно было догадаться, что надвигалась гроза, тем более что Брэк уже предусмотрительно заползал под кровать.

Сакс намотал на руку край парчовой шторы и резко дернул, наполовину оторвав от стены карниз. Еще один яростный рывок — и с потолка обрушилась лавина штукатурки.

Оуэн вздохнул и снова дернул шнур колокольчика, потом поднял с полу черный с золотом восточный халат своего друга и бросил ему. Сакс, не говоря ни слова, надел халат, продолжая ходить по комнате и рычать.

— Думаю, на сей раз она тебя прижала, — заметил Оуэн.

Сакс походя хватил тыльной стороной ладони но приземистой пурпурной вазе, и та, свалившись на пол, разлетелась вдребезги.

— Черта с два, дьявол ее побери! Я пообещал жениться к своему двадцатипятилетию и женюсь. Торренсы ломают много вещей, но никогда не нарушают данного слова.

— То есть к завтрашнему дню? — переспросил Оуэн, отчаянно пытаясь сохранить хоть каплю здравомыслия в этой комнате. — Но это невозможно. Зачем только, черт возьми, ты дал это дурацкое обещание?

— Потому что в двадцать лет я был дураком, как большинство мужчин. И двадцать пять казались в то время туманным и далеким будущим! — Парная ваза разделила участь первой. — К тому же тогда мне казалось, что я вот-вот влюблюсь в идеальную, прелестную девушку. — Он раздраженно отшвырнул ногой валявшиеся на дороге черепки. — И поверь, я сделал все, что мог, чтобы найти ее.

— А я думал, что ты бежишь от девушек как от чумы.

— Я начал избегать их только после того, как обнаружил, что все они охотятся за одним и тем же — за венцом.

Поразмыслив с минуту, он схватил с каминной доски желтую фарфоровую корову и швырнул ее под ноги толпе слуг, которые с выжидательными минами влетели в спальню, вооруженные щетками, тряпками и швабрами.

Одна горничная начала сметать осколки фарфора. Слуги-мужчины поспешно принялись за восстановление карниза. Оуэн сухо отметил про себя, что вся прислуга, кроме поваров, нашла повод, чтобы явиться сюда. Никому не хотелось пропустить очередное представление — приступ гнева Саксонхерста. Оуэн так и не смог привыкнуть к тому, что Саксонхерст позволял странной компании своих слуг вмешиваться в его личную жизнь так, словно они были его безумными родственниками.