Барбара Картленд - Любовь всегда выигрывает

— Ну, я же знал, что буду победителем, — проговорил он странным, почти безумным голосом. — Теперь, дорогой мой кузен, у меня будет все, а вы… вы достанетесь дьяволам!

Он хихикнул, и по его смеху лорд Уинчингем понял: Клод сумасшедший, совершенно сумасшедший!

Затем Клод, наверное, вышел из комнаты — его шаги зазвучали по деревянным ступенькам. Вслед за ним покинули комнату и цыгане. Дверь они заперли. Лорд Уинчингем услышал, как в замке повернули тяжелый ключ, потом его вынули, и по мере того, как все трое удалялись, шаги становились все тише.

Он лежал неподвижно, пока не отъехала карета. Несколько минут стояла абсолютная тишина. Тогда он осторожно открыл глаза, а после долгого ожидания, на тот случай, если кто-нибудь за ним подсматривает, сначала оперся на локоть, а потом сел.

Невыносимо болела голова. Прикоснувшись к ней рукой, он обнаружил, что удар рассек ему кожу на голове, в спутанных волосах запеклась кровь.

Даже от незначительного прикосновения к ране лорд Уинчингем чуть не потерял сознание. И только когда боль немного отпустила, встал на ноги.

Комната оказалась меньше, чем он помнил, будто за долгие годы она усохла, но осталась точно такой же влажной и зловещей. Дверь была сделана из прочного дуба, и, даже не глядя на нее, он знал, что без специальных инструментов замок не открыть. Еще один выход был через отверстие, выходящее к механизму, приводящему колеса в движение, но Стерн заметил, что это отверстие, размером не больше маленького окошка, прочно забито новыми досками. Вытащить гвозди голыми руками невозможно.

Мучаясь от своей беспомощности, лорд Уинчингем подумал, что у Клода, несмотря на все его безумие, хватило сообразительности все тщательно подготовить. Затем ясно представил себе, что будет дальше. Когда он не появится на свадьбе, поднимутся шум и крик, но только в Лондоне. На другой день герцогиня, вероятно, пошлет в Уинч гонца выяснить, нет ли его там. После этого пройдут недели, а может быть, месяцы или даже годы, прежде чем его одежду найдут возле запруды.

О том, что его тело всплывет, не может быть и речи. Потому-то люди и верят в дьяволов, что тела утопленников тут никогда не всплывали!

Наверное, впервые в жизни лорду Уинчингему стало по-настоящему страшно.

Лорд сел на ступеньку у двери комнаты. По крайней мере, она деревянная, а значит, не такая холодная, как каменные плиты на полу. Невыносимо болела голова, но мозг мыслил четко и ясно.

Да, он угодил в ловушку, как крыса. Клод невероятно умен. Выхода из создавшегося положения просто нет. И все-таки встал, потряс дверь и изо всех сил постарался выломать перекладины на окошке, заранее зная, что это бесполезно. Тогда снова сел, успокаивая себя, что, по крайней мере, до рассвета, пока не явятся его палачи, с ним ничего не случится.

А может быть, постараться побороться с ними? Он их не видел, но предположил, что люди, пошедшие на такое дело, должны быть сильными и ловкими, а значит, им ничего не стоит справиться с одним человеком. Клод предупредил их о ножах, но лорд Уинчингем знал: если на цыган напасть, они, не колеблясь, пустят их в ход, несмотря на запрет. А он-то безоружен! И чем больше думал, тем больше убеждался, что выход у него только один.

Всю ночь Стерн размышлял, продумывая каждую деталь своего плана, и, не переставая, тосковал по Тине. Почему он не поговорил с ней раньше? Почему тянул до последнего момента? Почему у него не хватило мужества подчиниться велению своего сердца, когда он впервые понял, что не может жить без нее?

Теперь-то ясно видно, что их хорошо продуманный план безнадежен, потому что они оба не учли человеческих отношений. Любовь уничтожила их! Она посмеялась над ними, сделала их уязвимыми и беспомощными.

Нет, если не ради себя, то ради Тины все-таки нельзя позволить себе умереть! Да, Клод сумасшедший, но сам он еще более сумасшедший! Вообразил, что она сможет смириться с таким развратным типом, как сэр Маркус! Поверил, что деньги смогут облегчить ему чувство вины и потери!

По мере того как приближалась ночь, лорд Уинчингем успокаивался и твердо решил бороться до конца. Ближе к рассвету он снова улегся на холодный пол, в той же позе, что его оставили, закрыл глаза и стал ждать.

Ждать пришлось долго. Очевидно, цыгане решили не шутить с дьяволами. Солнце стояло уже высоко в небе, когда наконец послышался шорох гравия, а потом и шаги по лестнице.

Уинчингему показалось, что цыгане вели себя довольно шумно, а когда вошли в комнату, оказалось, что их не двое, а трое. Хорошо, что он не стал