Валерия Вербинина - Фиалковое зелье

– Нет, – коротко ответил Владимир. – Скажи ему, встречаемся через полчаса позади дома.

– Что, так торопитесь в рай? – язвительно осведомился гусар, слышавший его слова.

– Нет, – сухо отозвался Гиацинтов. – Мне и моим спутникам надо ехать дальше. Впрочем, если вы боитесь…

– Все, кто меня знает, могут подтвердить, что Иоганну Ферзену страх неведом, – напыщенно объявил гусар. – Что ж, через полчаса так через полчаса.

Он переглянулся с полковником и с завидным хладнокровием принялся за еду.

– Вольдемар, ты спятил? – рассердился Балабуха. – Это же против правил! Вы не должны говорить друг с другом!

– Тебя только это заботит? – парировал Владимир. – Налей-ка мне лучше еще стаканчик токайского.

– Бутылка пустая, – с отвращением доложил артиллерист. – Август все вылакал.

Он швырнул вилку в тарелку и яростно взъерошил свои короткие темные волосы.

– Ну ладно, – сказал Балабуха, немного успокоившись. – Если что случится, я сам вызову этого гусара плюгавого и отправлю его к праотцам. Пусть знает впредь, как цепляться к порядочным людям!

Гусар и впрямь не блистал красотой. Он был маленький, жилистый, с узким лобиком и пушистыми рыжеватыми усами. Физиономия у него была хитрая и, как показалось Балабухе, довольно-таки гадкая. Впрочем, следует учесть то, что по известной читателю причине Балабуха недолюбливал всех гусаров без исключения.

Ровно через час дуэлянты и их секунданты собрались на маленьком лужке позади гостиницы. Полковник Моргенштерн принес пистолеты в изящном футляре, обитом алым бархатом, и отмерил 12 шагов между барьерами. Был ясный погожий день, и только несколько кудрявых облачков кое-где висели в ярко-синем небе. В высокой траве стрекотали кузнечики.

– Ну что ж, – важно изрек полковник, – пора заряжать оружие.

Он взял один пистолет, Добраницкий – другой, причем едва не уронил его – до того игрок боялся всякого оружия. Глядя, как Моргенштерн заряжает пистолет, Август дрожащими руками стал насыпать порох, причем даже не заметил, как насыпал слишком много. По его лицу крупными каплями катился пот. Владимир же, наоборот, внешне выглядел невозмутимо спокойным, хотя сердце так и колотилось у него в груди.

«Гусеница ползет по травинке… Какая она смешная… – Он бросил взгляд на своего противника. – Какое важное лицо у этого Ферзена… Можно подумать, он готовится совершить какой-то подвиг. Ну вот, уже кончили заряжать пистолеты, полковник кладет их в ящик… Пора!»

– Прошу, господа, – сказал полковник, подойдя к ним и протягивая открытый футляр, в котором валетом покоились заряженные стволы. Гусар взял ближайший пистолет, Владимир – тот, который остался. Его вдруг охватило странное безразличие.

«Неужели можно умереть? Вот так просто? Ничего больше не видеть, не чувствовать, никого не любить, не страдать… просто уйти, стать никем и ничем…»

– По местам, господа! – торжественно произнес полковник; по его лицу было видно, что он прямо-таки наслаждается своей ролью. – Как только я взмахну шляпой, сходитесь!

Балабуха, стоя у окна гостиницы, видел внизу перед собой ярко-зеленый луг и на нем четыре фигуры. Моргенштерн и Добраницкий стояли рядом, а оба противника заняли исходные позиции. Барьеры были обозначены двумя саблями, на лезвиях которых играло солнце, и лучи его зажигали в темно-каштановых волосах Владимира золотые нити. Солнечный зайчик скакнул по лицу гусара, тот поморщился, дернул головой.

«Черт! – думал Балабуха. – Никогда не замечал, что Владимир такой высокий… Слишком хорошая мишень!»

Его руки сами собой сжались в кулаки.

На лугу полковник взмахнул шляпой. Август, стоя позади него, утирал пот, который ручьями катился по его бледному, взволнованному лицу.

– Сходитесь!

Добраницкий вздрогнул и уронил платок, которым вытирал лицо, поднял его, но в следующее мгновение уронил снова. Теперь, когда Гиацинтов шел вперед, двигаясь, может быть, прямиком к своей смерти, этот непокорный лоскут ткани показался ему, бог весть отчего, ужасно смешным. Он улыбнулся и пропустил момент, когда, не дойдя до барьера одного шага, гусар неожиданно зажмурил один глаз и прицелился.

– Боком! – заорал Балабуха, не помня себя. – Боком становись! Рукой закройся! А, черт подери!

Владимир удивленно поднял глаза, и в следующее мгновение грянул выстрел.

Вслед за этим послышался нечеловеческий вопль, и Иоганн Ферзен, как-то по-собачьи подвывая, осел на траву.

К нему бросились секунданты. Владимир, ничего не понимая, переводил взгляд с раненого на пистолет в своей руке. Он совершенно точно помнил, что даже не успел выстрелить.