Элинор Смит: Неблагоразумная леди

На широкий круг почитателей, вроде тех, какие были тогда у мисс Верней или Скотта, а уж тем более у любимца читающей публики лорда Даммлера, Марри не надеялся и, надо сказать, в своем суждении не ошибся. Книга мисс Маллоу продавалась поначалу со скрипом, но все же продавалась. А когда на следующий год вышел ее второй роман и пошел успешнее, Марри переиздал первую книгу. Ко дню своего двадцатичетырехлетия Пруденс опубликовала третий роман и почувствовала себя уверенно. Она нашла свое место под солнцем. К сожалению, под кровлей дядюшки Кларенса. Доходы за книги были, разумеется, более чем скромные и не позволяли надеяться на перемену в судьбе девушки, однако, если ее общественное положение и заставляло желать лучшего, а частная жизнь отличалась монотонностью, работа компенсировала все недостатки. Словом, Пруденс могла только радоваться такому повороту судьбы, да и дядюшка Кларенс стал относиться к многообещающей писательнице гораздо лучше, чем к нахлебнице.

Если ее и посещали по ночам сомнения, то Пруденс их легко рассеивала своим благоразумием. Она, дескать, уже не юная девочка, не богатая, не красавица и не замужем. Что ж, видно, на роду у нее написано быть старой девой. На нет и суда нет. С этим можно смириться. Надежды встретить достойного молодого человека и выйти за него замуж, которыми поначалу, приехав в Лондон, она себя тешила, постепенно угасали, а за четыре года от них и вовсе следа не осталось, или так, во всяком случае, она думала. На следующее утро после дня рождения Пруденс закрутила черные локоны и впервые в жизни натянула чепчик. Чепец был прелестный — с голубыми ленточками в тон глазам, но чепец есть чепец, он служил знаком того, что отныне и до конца дней на этом пиру жизни ей отведена незавидная роль синего чулка.

— О, Пру! — всплеснула руками мама, увидев дочь в новом обличье, — ты еще так молода! Ну, скажи ты ей, Кларенс, что все это глупости.

Кларенс и сам хотел сказать нечто подобное, тем паче что племянница поступила по-своему, не спросив у него совета, но его непробиваемый эгоизм восторжествовал и на этот раз. Мысль иметь в доме писательницу тешила его самолюбие. К тому же родственницы вернули его дому уют, нарушенный смертью жены. Не менее соблазнительно было всегда иметь под рукой модели для портретов и поклонниц его таланта. А слышать вопросы о том, что происходит в мире, когда он возвращается с прогулки? А восторги по поводу его обновок, не говоря уже о ловких ручках, всегда готовых перешить на них, если нужно, пуговицы. Да и кто, наконец, откажется от такой замечательной хозяйки, как его сестрица Уилма, способная из выдаваемых им скромных средств вести дом? Нет, все это дорогого стоило.

— Что ты говоришь, — весело возразил он. — Наша Пруденс знает, что делает. Недаром ее назвали Пруденс-Благоразумная. Одной быть лучше. Зачем ей какой-то глупый муж, который свяжет ее по рукам и ногам?

«Это уж точно, — заметила про себя Пруденс. — Мне и тебя за глаза хватает».

— К тому же он наложит лапу на ее заработки, — продолжил дядя. — Нет, не говори, она знает, что делает, надев чепчик. А уж как в нем смотрится, прямо загляденье! Сегодйя, дорогая Пру, в одиннадцать должна прийти мисс Седжмаер. Не принести ли тебе твою работу в студию, чтобы побыть с нами? Она одна как перст, бедняжка, и готова положить глаз на любого мужчину. Эта дамочка спит и видит, как бы перебраться сюда со своими пожитками. Месяца два делает намеки, что приняла бы предложение. А я делаю вид, что ничего не понимаю. С такими, как она, это лучший способ. Но вот написать ее портрет я взялся. Руки у нее прелестные. Попрошу ее сложить их как Мона Лиза.

— Да ей всего двадцать четыре года, — напомнила миссис Маллоу.

— Чушь! Все тридцать с гаком. Она красит волосы. Они у нее совершенно седые.

— Да я о Пруденс говорю.

— А, о Пруденс? Ей точно двадцать четыре. Кто ж говорит. Нет ничего более вульгарного, чем дама в летах, охотящаяся на мужчин. Делает из себя посмешище. Разве не благоразумнее надеть чепец и думать забыть обо всех этих благоглупостях? Ну не благоразумна ли наша Благоразумница? — И Кларенс посмотрел на своих родственниц, ожидая восхищения его остроумием.

Уилма и Пруденс изобразили на лицах дежурные улыбки и принялись за яйца всмятку.

Единственно, что нового привнесло в жизнь мисс Маллоу облачение в чепец, так это то, что она стала думать о замужестве больше, чем раньше. Достойное решение отложить всякие планы о супружестве не мешало ей, как прежде, витать в облаках в дневное время, но теперь эти мечтания стали совсем неуправляемыми и далекими от всякой реальности. Она давала волю своему воображению, и в этих видениях ее преследовали набобы, чужеземные генералы, красавцы-моты, ученые и спортсмены. В один особенно ужасный день, когда струи дождя скатывались по стеклам студии Кларенса, наполненной запахами красок, ей даже приснилось, что она стала объектом поклонения самого лорда Даммлера. В своем лице он соединял всех ее воображаемых воздыхателей. Лорд — а точней маркиз — был интеллектуалом и поэтом, авантюристом, спортсменом и первым красавцем Англии.