Ирина Мельникова: Антик с гвоздикой

Чашу терпения переполнил случай, который и положил конец мистификациям и шуткам Дроздовского. На одном большом обеде, в то время, когда гости рассаживались по местам, из-под шведского дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся на полу, но тотчас вскочил на ноги и дрожащим от гнева голосом произнес: «Надеюсь, что негодяй, который позволил со мной дерзость, объявит свое имя!» Дроздовский не объявил и с этих пор словно умер для столичного бомонда. Обиды и насмешки от него выносили, но трусости не простили.

Накануне встречи с князем Панюшевым Аркадия жестоко избили в подворотне собственного дома. И как он подозревал, люди, нанятые одним из обиженных. С момента своего конфуза Дроздовский пил все дни напролет, а прежние друзья и приятели после падения своего кумира весьма быстро покинули его. К тому же оказалось, что долговых расписок и разных денежных распоряжений и поручений выписано им на сумму гораздо большую, чем тетушкино наследство. Поэтому в уплату долгов ушли не только остатки денег, но и отцовский дом в Петербурге, и небольшое имение на берегу реки Клязьмы…

— Верст десять, — прервав размышления князя, ответил Аркадий, — сейчас вдоль озера с полверсты проедем, потом будет мост через Бедовый овраг, а там уж и твои земли начнутся.

— Что, в озере много рыбы? — спросил князь и зевнул.

— Много, ваша светлость, много, — вздохнул сидящий напротив управляющий имением Кузьма Ильич Бобрыкин. Он встретил обоз накануне в городе. — Только с вашей-то стороны к озеру не подступиться. Топи да болота. А у барыни, говорят, мужики изрядно ловят. В прошлом годе щуку с золотой серьгой поймали. Старики сказывают, ее еще при матушке Екатерине в озеро выпустили. Очень любила императрица у старого графа гостевать. Видно, запала душой на наши места. А когда граф после пожара новый каменный дом выстроил, она вроде сама его и нарекла: «Антик с гвоздикой» [2]. До сей поры так имение и называется.

— Что за граф? — Григорий зевнул и вновь выглянул в окно. Дождь прекратился, а в небе сквозь поднявшиеся вверх тучи проявился вдруг тусклый солнечный диск.

— Изместьев, — ответил за Бобрыкина Аркадий. — Сам старик лет тридцать назад помер, но ты должен помнить молодого. Федором его звали. Богат он был безмерно, но балы почти не посещал, в карты по-крупному не играл. И женился как-то тихо, без огласки. Говорят, матушка ему сама невесту подыскала. А лет восемь назад он себе шею свернул. Лошадь понесла и сбросила его в овраг. Как раз в тот самый, что сейчас переезжать будем. В Бедовый.

— Что ж, потому его так и называют Бедовым? — Григорий посмотрел на управляющего.

— Да нет, — махнул рукой Бобрыкин, — тут у нас самые разбойные места были. Старики рассказывают, чуть подале, в Страшном овраге, сам Иван Лихутьев со своей шайкой станом стоял. Грабили и убивали всех без разбору. Раньше за двадцать верст уезжаешь, а бабы ревмя ревут, будто на верную гибель провожают. Сам-то Ванька-разбойник силы был немереной и хитрован, каких поискать. Один ходил на сотню обозных подвод. А в холмах, — Кузьма указал рукой в сторону проглядывающего сквозь густые заросли озера, — на старой дороге у Грехового обрыва он как-то одного помещика ограбил. Наскочил с дюжиной своих разбойников на обоз поболе нашего, одних слуг да свиты было человек сто, и взял все подчистую. Оставил только по расчету, сколько нужно было на проезд, на молебен и на свечу к чудотворной иконе. А на Зарайской горе спускал купцов кубарями и даже отправлял кое-кого за рыбными процентами на дно озера.

— Про этого Лихутьева здесь чистые сказки рассказывают, — усмехнулся Аркадий. — Якобы окружит его военная команда, а он выпьет заветный ковш вина и исчезнет в том же ковше. В другой раз его совсем уж было схватили и связали, но вдруг вся изба занялась дымом и пламенем, словно пороху кто подкинул.

— Что ж, поймали его? — Григорий почувствовал, что скука окончательно оставила его.

— Про то неизвестно, — вздохнул управляющий и виновато развел руками, словно это по его упущению хитрый и дерзкий разбойник не был схвачен и посажен в острог. Но тут же, прищурившись, с ухмылкой произнес: — Давненько это было, еще при матушке Екатерине, так что, может, и врут люди-то.

— Выходит, императрица не боялась разбойников, если часто гостила в этих местах?

— Не боялась, ваша светлость, видит бог, не боялась, — перекрестился управляющий. — Да и на то время, когда она здесь пребывала, разбои прекращались. — Кузьма слегка понизил голос и боязливо оглянулся на окно кареты. — Люди поговаривают, что граф Изместьев и Ванька Лихутьев — в одном лице пребывали. Граф, видно, потому и промышлял грабежами да разбоями, что дела у него поначалу худо шли, а потом разбогател как бы ни с того ни с сего. Был даже случай, когда один из купцов, не знаю уж насколько это правда, углядел на графе свой кафтан. Но купец вскорости исчез, как сквозь землю провалился, а с графом связываться боялись. Роста он был высокого и силы необыкновенной. Руками подковы гнул и тройку лошадей за задок саней удерживал. А вот сын подкачал. И ростом не вышел, и голос писклявый, как у девки. После смерти графа имением старая графиня управляла, она-то Федора Гавриловича и оженила. Люди говорят, насильно. Никак молодой граф не хотел жениться. Но потом вроде свыкся, но шибко жену бил. Особенно после смерти матушки-графини свирепствовал, но молодая графиня тоже в долгу не оставалась. Рассказывают, что как-то из окна его вытолкала, после чего граф охромел…