Проживая в основном в Москве, Каховская, время от времени, посещала и Казань. Поначалу она останавливалась в фамильном гнезде, на Воскресенской, а затем выстроила себе особняк в самом начале дворянской Грузинской улицы близ одноименной церкви. Ее дом почти всегда был полон гостей, в том числе и поклонников, пытающихся время от времени ухаживать за хозяйкой, однако со всеми из них она вела себя ровно, без нарочитой нежности и кокетливых манер, но и синего чулка из себя не строила. Кто ей приходился не по нраву, чувствовал это весьма скоро и сам удалялся из гостеприимного дома, тех же, кто нравился, она привечала, вводила в круг друзей, но не более того. Словом, она была непринужденна и естественна, что весьма нравилось мужчинам, и недоступна, что оным нравилось меньше. Но ее это нисколько не волновало, хотя мужскую компанию она всегда предпочитала женской.
Как-то раз, уже зимой в одну из сред, а представления в театре Есипова давались покуда только по средам и воскресениям, Александра Федоровна пришла в театр и заняла место в креслах партера. Давали «Росслава» Княжнина.
— Тиранка слабых душ, любовь — раба героя , — заявляет в финале пьесы главный герой своей возлюбленной, оказавшись перед роковым выбором: любовь или честь, и гордо отворачивается от любимой, гремя оковами.
Настя играла главную героиню Зафиру. Как ей удалось внушить залу, что любовь вовсе не тиранка человеческих душ, а их благо, и что сие чувство либо есть главное в жизни и ее смысл, либо это вовсе не любовь — осталось для Каховской загадкой. Похоже, такого не было и у Княжнина, и Настя самостоятельно привнесла тонкое свое понимание любви, что, несомненно, делало ей честь как актрисе. Публика дважды вызывала ее на «бис», и сцена была закидана портмоне и букетами цветов, предназначенных именно ей.
— Вы, действительно, талантливая актриса, — задумчиво сказала ей Александра Федоровна после спектакля. — Не все, конечно, ровно, и до Синявской еще далеко, вот ежели бы вам еще получиться…
В тот же день Каховская имела на предмет дальнейшей судьбы Насти разговор с Есиповым, давним своим приятелем и другом детства, к тому же служившем когда-то вместе с ее братьями в Измайловском полку в то время, когда она проживала в Петербурге со своим вздорным супругом. Проникнувшись к сестричке симпатией и решив стать ее патронессой, она без всяких обиняков попросила Павла Петровича дать ей вольную.
— С какой это стати? — опешил Есипов.
— С такой, чтобы она могла поехать в Москву или Петербург учиться, а потом блистать на императорской сцене, — заявила ему Александра Федоровна.
— Она мне самому нужна, — не очень вежливо ответил Есипов, что, впрочем, наблюдалось как в обращении его с Каховской, так и в обращении Александры Федоровны с ним.
— Эгоист, — выпалила она, что было вполне в ее характере.
— Без нее у меня упадут сборы, — парировал Павел Петрович.
— Но она же должна учиться, — резко заметила ему Каховская. — Со временем она может стать выдающейся, великой актрисой. А в вашем провинциальном театре она уже достигла своего потолка. Пока — да, но публика ходит на нее. Через несколько лет она надоест публике, и сборы у вас все равно упадут.
— Вот тогда я и отпущу ее.
— Ну давай я выкуплю ее. Нехорошо, конечно, торговаться, ведь она мне подруга… Сколько вы за нее хотите?
— Нисколько.
— Двести рублей.
— Нет.
— Триста.
— Я же сказал: нет.
— Ну чего вы уперлись? Смотрите, и на вас управа найдется, — с угрозой произнесла Каховская.
— Все равно не продам, — отрезал Есипов. — И вольную не дам.
— Это ваше последнее слово? — нахмурила брови Александра Федоровна.
— Последнее, — буркнул Павел Петрович, прекрасно зная, что ежели ей что-либо втемяшилось в голову, то она не успокоится, покуда не добьется своего. Но ничего, еще посмотрим.
— Посмотрим, — словно в пику его мыслям с иронией произнесла Каховская, прощаясь.
— Посмотрим, — с легким поклоном ответил ей Павел Петрович.
В этот сезон Есипов пригласил на гастроли бывшего сотоварища по любительским театральным подмосткам, ныне ведущего актера Петровского театра, ставшего к тому времени известностью, Петра Алексеевича Плавильщикова. Слава Плавильщикова как актера и драматурга гремела в обеих столицах, и авторитет его в актерской среде был непререкаем.
— А хороший у тебя театр, — сказал Плавильщиков, придя на второй день по приезде в Казань посмотреть на сцену, где ему предстояло играть, окидывая взором зрительную залу с двумя ярусами лож, галереей, партером и двумя рядами кресел. — Большой. Публики много можно вместить. Верно, и сборы неплохие, а? — подмигнул своему старинному приятелю Петр Алексеевич.
Читать дальше