Полина Федорова: Полина Федорова

Ну кому расскажешь такое, чтобы поняли?

Каховская обвела взглядом гостей, занятых пустыми разговорами и перевела взгляд на Аникееву. Актриса смотрела на нее завороженно и, казалось, в ее глазах тоже, как тогда в полете у Жака Гарнерена, отражаются огненные отблески молний. Небольшого роста, смуглая, черноглазая и черноволосая, она сверкала глазами и чем-то напоминала лукавого бесенка. «А ведь эта молоденькая девушка, — подумала Александра Федоровна, — пожалуй, единственная, могла бы меня понять…»

— …потом нас понесло в сторону Финского залива, но скоро ветер переменился, и Гарнерену удалось заставить шар опуститься на землю. Так закончился мой полет, — завершила Каховская свое короткое повествование.

Когда начался разъезд гостей Александра Федоровна, прощаясь с Настей, сказала:

— Мне кажется, мы можем подружиться…

— Я польщена, мадам, — чуть смутилась Настя.

— Ежели это так, то официальность нам ни к чему. Можете звать меня Александрин. Вы согласны?

Аникеева даже сразу не нашлась, что ответить. Быть в подругах у такой знатной дамы — разве нужно об этом спрашивать?

— Понятно, — констатировала Каховская. — Значит, будем дружить.

— С радостью, — просияла Настя.

— Так что, если кто будет обижать, обращайтесь сразу ко мне, хорошо? — сказала Александра Федоровна.

— Хорошо, — ответила актриса. — Но меня трудно обидеть.

Каховская снова пристально посмотрела на Настю. Да, такую и правда не просто обидеть. Очевидно, досталось «сестренке» в этой жизни. Впрочем, как и ей самой. И одиноки они обе, как указующий перст. Так что дружба, похоже, нужна им обеим…

Тогда, на рауте, Каховскую спрашивали о многом. Но никто не поинтересовался, было ли ей страшно самой, когда она попала в грозу, поднявшись на монгольфьере в небо на высоту выше птичьего полета. Ибо знали: сей особе с коротко подстриженными, на мужской манер, волосами, с громким голосом, уверенными манерами и широко раскрытыми, немного близорукими глазами страшно не было…

Александра выросла в большой семье. У ее отца, потомка гонца Ивана Грозного, бывшего правителем трех наместничеств: Казанского, Вятского и Тобольского, сенатора, тайного советника и, богатейшего российского помещика Федора Федоровича Желтухина, было семь человек детей: четыре сына и три дочери. Все четверо сыновей пошли по военной линии, а двое старших — Петр и Сергей уже имели штаб-офицерские чины.

Поскольку дочери были невестами завидными и наипервейшими, то в девицах не засиделись и вскоре, как только сие стало возможным, были разобраны в жены состоятельными волжскими помещиками. Одна из дочерей вышла за Доливо-Добровольского, другая — за Колтовского, третья же, Александра, — за Каховского. Последнее замужество оказалось крайне неудачным, привело к громкой ссоре и разъезду супругов, а затем и скорой смерти бравого полковника.

Несомненно, подобные браки были далеко не в правилах хорошего тона, и будь на месте Александры Федоровны какая иная девица, то она сгорела бы от стыда и ни за что на свете не согласилась бы оставаться на виду, предпочтя провести остаток жизни в домашнем затворе. Однако Каховская своего положения не стыдилась, полагая, что каждый кузнец своей судьбы, по углам не пряталась, а посему разговоры о ней понемногу стихли, а затем и вовсе сошли на «нет».

Вообще, природа, верно, ошиблась, создав Каховскую женщиной. Ее близкие знакомые не раз слышали от нее самой, вполне искреннее восклицание:

— Ах, отчего я не мужчина!

И правда, она была наделена всеми качествами и свойствами мужчины: смела и отважна до безрассудства, а чувства страха, похоже, и вовсе не знала. Родись она мужчиной, то, несомненно, пошла бы, как и братья, по военной линии, и к сему времени имела бы чин не менее подполковника. Она великолепно стреляла из пистолета, а верхом ездила не хуже любого мужчины. Она приходила в неописуемый восторг, когда лошади вдруг начинали нести, однако ни разу в жизни не поплатилась за свою отвагу хотя бы легким ушибом.

Как-то раз она поехала в деревню к своему младшему брату, вышедшему в отставку. Лошади вдруг понесли ее коляску прямо к крутому оврагу. Кучер, как ни бился, не мог их удержать, и все могло кончиться весьма плачевно. Однако, доскакав до обрыва, лошади вдруг круто повернули в сторону и остановились. На кучере не было лица, лакеи и вовсе едва живы от страха, а вот Александра Федоровна смеялась и буквально сияла от восторга. Так что спрашивать сию особу, испытывала ли она страх, поднявшись на монгольфьере в небо, да еще и попав при этом в грозу, было совершенно излишним.