Полина Федорова - Восхитительный куш

— Иван! Иван, да что с тобой творится? — вывел его из раздумий встревоженный голос князя Сергея Всеволожского.

Майор рассеянно оглянулся вокруг, тряхнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания.

Здесь, в Раздумьино, все было как встарь, без изменений. Печка с голубыми изразцами наполняла кабинет теплом, тускло поблескивали золотым тиснением корешки книг, пахло кожей и табаком, такими любезными и привычными сердцу мужчины запахами. Иван еще раз тряхнул головой и виновато взглянул в глаза князя Сергея:

— Прости, у нашей Пелагеи свои затеи.

— Ты где? — с легкой обидой в голосе спросил Всеволожский. — Здесь или еще в Москве? Пора и о деле поговорить: не зря же я тебя вызвал. Соберись — твои мозги нам ой как сейчас нужны.

— Я готов.

Дверь кабинета скрипнула, и в проеме показалась девушка лет восемнадцати, небольшого росточка, с чудными, чуть раскосыми, миндалевидными глазами и копной густых темных волос.

— А, вот вы где? Совещаетесь?

Это и была проблема, из‑за которой Тауберг сегодня проделал верхом сорок верст. Счастье, что это была не его проблема, а князя Всеволожского. Девушку звали Полина Сеславина, приходилась она дальней родственницей Всеволожским и проживала в Казани, но после разрушительного пожара в начале сентября, превратившего город в руины, князь Сергей взял ее в опеку и привез в Москву. С этого момента и началась череда загадочных событий. Трижды кто‑то пытался лишить Полину жизни, и только милосердие Божие не дало злодейским планам осуществиться. К сегодняшнему дню ситуация еще больше накалилась, и требовалось предпринять решительные меры, чтобы вывести преступника на чистую воду. Поэтому князь Всеволожский и обратился к помощи Тауберга.

— Я могу войти? Надеюсь, вы понимаете, что в вопросе о моей жизни и смерти у меня, по крайней мере, имеется хотя бы совещательный голос, — произнесла Полина, решительно направившись к креслам.

Сергей беспомощно глянул на Тауберга. Но Иван только пожал плечами. Он уже третий день только и делал, что выяснял отношения с упрямицей, которую ему подсунул то ли черт, то ли дружок Волховской, то ли выжига Голицын. А спорить с женщиной всегда себе дороже.

Совещание началось. Разоблачение преступника решено было осуществить по возвращении в Москву на бале‑маскараде, который давала матушка князя Сергея в честь помолвки сына и Полины. И Таубергу отводилась в этом весьма значительная роль.

Рыцарские латы в спальню Тауберга, служившую ему теперь и кабинетом, Пашка втащил с превеликим трудом. Иван еще спал, когда камердинер, громыхая железом, ввалился в комнату, Тауберг в это самое время смотрел страшный сон: огромный кованый сундук тащили, впрягшись веером, лупоглазые болонки. Внутри сундука, в крайнем смятении и рассеянности, сидел он сам, время от времени с силой упираясь головой в крышку.

— Пашка! — позвал он и открыл глаза.

— Туточки я, — склонилась над ним взъерошенная голова камердинера. — Приснилось что, ваше высокоблагородие?

— Тьфу ты, черт, — буркнул Тауберг, отстраняясь от низко склоненного над ним рябого лица Пашки. К тому же изо рта его исходило такое крепчайшее луковое амбре, что в пору было зарыдать и облиться слезами. — Ты чего тут притащил мне? — спросил Иван, поворотясь к Пашке спиной и набрасывая на себя шлафрок.

— Чево велели, то и притащил, — радостно сообщил Пашка.

— Ты, голубчик, отвечай, коли тебя спрашивают, — одернул камердинера Тауберг. — А, маскарадный костюм!

— Так точно. Вчерась вы велели мне съездить сегодня поутру к господину мастеру и забрать этот панцирь. Я съездил и, как изволите видеть, привез.

— Ну, благодарствуй, коли привез, — уже мягче сказал Тауберг. — Ладно, давай мерить будем.

Одевались доспехи долго. Иван Федорович при сем процессе успел не единожды пожалеть, что на бал‑маскарад, затеянный Всеволожским, он избрал именно этот костюм. Наконец было надето последнее: рыцарский шлем с цветастыми перьями на макушке и покрытые металлической чешуей перчатки. Шумно выдохнув в решетку забрала, Тауберг глухо спросил:

— Ну, как?

— Как статуй, ваше высокоблагородие, — восторженно ответил Пашка.

Не удовлетворенный таким ответом, Иван Федорович подошел к трюмо, но оно показало лишь какую‑то железную морду с клювом, смахивающим на птичий. Иван же хотел увидеть себя в полный рост. Посему он решил пройти до гостиной, где висело огромное зеркало, а заодно и пообжиться в таком костюме.