Розалин Майлз - Девственница

Она присела и удалилась; даже оборки на ее платье дрожали от негодования. На Кэт это совсем не похоже. Почему ей сейчас вдруг вздумалось говорить о любви?

Ах, Кэт, ты же знаешь, что я не могу выйти замуж по выбору своего сердца. К чему тогда эти девичьи мечты о большой любви?

Надвигался час ужина. Пора перестать думать только о себе и подумать о Екатерине! Я здесь, чтобы утешать ее, чтобы выразить уважение и сочувствие по поводу ее горестной утраты. А коли так, то одеться следовало с особой тщательностью: даже в глубоком трауре я должна учитывать разницу в нашем положении. Мои жемчуга, единственное, что подходило к черному, были маленькими и плотно обхватывали уши; черное платье, хотя и тонкой материи, было не самым богатым: Екатерина по-прежнему оставалась королевой, и ее горе было самым большим.

Мажордом прислал сказать, что королева выйдет к своим придворным за ужином, который будет в Большом зале. Спускаясь по широкой лестнице, я гадала, кого там застану. Наверное, часть придворных дам оставили ее сразу же после смерти короля, как, например, Денни. Я слыхала, она вместе с мужем, сэром Энтони, уехала в свой дом в Чешанте. Но, несомненно, были и такие, что остались: ее сестра Герберт и прочие старые знакомые.

Когда мажордом с поклоном открыл передо мной дверь в Большой зал, я устыдилась своих пустых страхов. Я ожидала застать их всех унылыми и подавленным, но моим глазам предстала совсем иная картина. Конечно, разговоры дам и кавалеров были сдержанны, как подобает любому двору в дни траура. Но улыбки, приветливые лица, непринужденные разговоры, всеобщее оживление — все это было для меня в новинку. В моем мозгу шевельнулась неприятная мысль: могло ли такое быть во времена моего отца?

Я вошла, и тут меня ожидало следующее потрясение. Недалеко от двери вместе с остальными, стояли две девицы, которых я недолюбливала и меньше всего хотела сейчас видеть. Мне полагалось любить их, потому как в их жилах текла кровь Тюдоров. Мы все были примерно одного возраста; они тоже были книжными червями, влюбленными в учебу, как и я. Но мы не могли стать друзьями, и, увидев моих кузин Джейн и Екатерину Грей, я снова это осознала.

Джейн была старшей и задавала тон. Она держалась так надменно, что казалось, судьба в насмешку наградила ее таким малым ростом: она едва доставала мне до сосков. Она и Екатерина были дурнушками, с мелкими, сморщенными чертами лица, стянутыми к веснушчатому носу. Джейн была особенно похожа на мою сестру Марию, разве что в отличие от той одевалась гораздо скромнее. И в них обеих, опять же как в Марии, порода Тюдоров исказилась: в их бледных физиономиях и тусклых ржаво-коричневых волосах было слишком мало тюдоровского огня, чтобы осветить кожу и придать локонам цвет червонного золота, как у меня и Эдуарда.

Кэтрин была моложе и еще невзрачнее и во всем подражала сестре, как я полагаю, в надежде, что часть похвал, изливавшихся на Джейн, перепадет и ей. Ученость Джейн стала притчей во языцех. Я слышала разговоры о ней с тех пор, как Джейн исполнилось четыре года. «Этому ребенку больше нравится читать Новый Завет на греческом, чем Боккаччо и смешные истории». Я тоже любила греческий и Библию. Но разве добродетели позволено находить удовольствие лишь в возвышенном? Моя вера была тверда, а ее — фанатична. Пуританизм ее нарядов раздражал меня — в унылом сером платье она больше походила на бедную родственницу, чем на принцессу.

Почему это бедное дитя вызвало у меня столь сильное негодование? Нет, не потому что рядом с ней я чувствовала себя великаншей, теперь почти все женщины ниже меня. Просто я ее боялась — боялась ее бледного огня и не знающей сомнений души, ее стремления к пуританизму и исступленной веры в правду; правду, которая, как она считала, открылась ей одной.

Но ничего не поделаешь, как кузины мы должны были держаться вместе.

— Леди Елизавета.

— Леди Джейн… Леди Екатерина. Мы, как три старых вдовушки, приветствовали друг друга с церемонной учтивостью, но без всякого чувства. Около них я заметила несколько девиц примерно нашего возраста. Я кивнула остальным.

— Вы не могли бы меня представить?

— Как будет угодно вашему высочеству. — Джейн скривила свой крохотный ротик и начала, будто отвечала урок, напирая на шипящие и свистящие:

— Ваша светлость, я полагаю, вы знакомы с Джейн Дормер.

Дормер. Я напряженно разглядывала узкое лицо, глядевшее на меня из глубокого реверанса. Дормер… Да, фамилия точно знакомая. В ее дерзком взгляде я уловила оттенок враждебности. И поняла почему. Ее мать была старшей фрейлиной Екатерины Арагонской и ревностной католичкой. У нее кровь порченая с самого рождения. Она не могла испытывать симпатии к отпрыску Анны Болейн, будь я даже ангелом во плоти.