Жаклин Санд - Фамильное дело

Я старый человек, ваша светлость, однако мой ум все еще ясен и способен отличить преступление от невинной ошибки. Я очень люблю своих детей, сына и дочь, только это чувство не мешает мне увидеть нечто страшное. Мой сын и наследник, Мишель, кажется, ввязался в преступные дела. Раньше он был просто непутевым мальчишкой, однако это нечто большее, чем оплошность, свойственная юности. Если бы я знал, что он преодолеет в себе зло, несомненно, навязанное ему извне беспутными друзьями, то спокойно бы сошел в могилу. Однако…

Я болен и слаб, и уже не могу ничего сделать. В моем доме творится преступление, я знаю это, хотя и не в силах доказать. Это оскорбление всей моей семьи, моей чести, а честь – то, чего никто и никогда не мог отнять у Греаров. Честь – наша вера, семья – наш оплот, и если сия история станет достоянием общественности, мы будем покрыты несмываемым позором до конца времен. Гордость не позволяет мне обратиться к друзьям, которые все равно ничем не сумеют помочь, или же к властям – тогда об этом раструбят немедленно. Моя невинная дочь, в которой я души не чаю, будет опозорена, мое имя станет насмешкой. Как могу я допустить такое?

И хотя руки мои связаны, в один из тяжелых моментов я подумал о Вас. Не полагайте, будто я решил воспользоваться Вашей добротой, коснуться Вашей совести или настоять на наших родственных связях. Ничего такого нет, виконт, хотя не скрою: Вы – последняя моя надежда. Исходя из того, что я знаю о Вас, я рискнул пойти на крайние меры.

Вскоре после моей смерти Вас уведомят о том, что Вы упомянуты в моем завещании; условия покажутся Вам странными, но я сделал так лишь для того, чтобы защитить и спасти своих детей. У меня нет ни опыта, ни сил, чтобы разобраться и понять, что именно происходит в моем доме и как сильно провинились живущие в нем перед законом; я уповаю лишь на Господню милость и верю: Бог охранит невинных. Я так люблю своих детей, что рискую всем, отсылая Вам это письмо и составляя завещание; я готов лишить их всего, кроме чести, потому что, когда заканчивается все иное, остается только она.

Мой отец сказал мне однажды: «Нет ничего прочнее настоящей любви, но иногда ее недостаточно». Моей любви не хватило, чтобы оградить сына от дурного влияния, не хватило, чтобы управлять собственным домом, и я не вижу в том ничего хорошего. Я не знаю, правильно ли то, на что хватило моей любви: эта просьба о помощи, обращенная к Вам. Возможно, Вы читаете сейчас это письмо и смеетесь. Если так, виконт де Моро, порвите его немедленно и забудьте сказанное мною.

Но если у Вас есть хоть капля сомнений, если Вы – тот человек, о котором я читал и слышал, я знаю: Вы не бросите моих детей в беде. Вы не получите за это ничего, кроме беспокойства, так как Вам вряд ли нужны крохи, оставшиеся от состояния Греаров. И все же… все же даже отсюда, издалека, мне показалось, у Вас есть понимание того, что означает «быть человеком».

…Господи, за что же Ты караешь меня, если я не могу попросить помощи у самых близких – и прошу у того, кого никогда не видел, но кто вместе с тем составил мою надежду?..

Я отсылаю Вам это письмо в расположение наших войск на чужбине, надеясь, что оно попадет Вам в руки вовремя. И если так случится и Вы приедете в мой дом, загляните сначала в библиотеку и возьмите ту рукопись, над которой я трудился. Прочтите рассказ, начинающийся на странице 48, – он ключ ко всему. Не хочу писать Вам о своих подозрениях. Я не могу писать об этом. У меня еще есть остатки гордости, хотя многие сочтут это обычной глупостью.

Но я верю, Вы все поймете.

Наша семья всегда помнит, что такое честь. А так как Вы принадлежите к семье, то и Вы это знаете.

С уважением,

Гийом де Греар.

Писано в Мьель-де-Брюйере, близ Марселя, 10 марта 1856 года».

Ивейн опустила письмо и увидела, что Сезар неотрывно смотрит на нее; но плакать она не стала, лишь произнесла сдавленным голосом:

– Как жаль, что ты не получил его раньше, чем приехал сюда.

– Мне тоже. Оно добралось до штаба, а я уже покинул расположение войск; тогда его переслали в Париж, но и там письмо меня не застало. Хорошо, что мой дворецкий имеет привычку переправлять мне срочную почту. Если бы я прочел послание Греара раньше, все было бы намного проще, и дело заняло бы день-другой.

Ивейн погладила исписанные листы.

– Бедный старик. Как же ему было стыдно и страшно. И мне становится еще страшнее, когда я думаю, что он мог знать… о Мишеле.

– Нет, милая, – убежденно произнес виконт, – он не знал. Старик до самого конца думал, что его Мишель – поддавшийся чужому влиянию мальчик, которого еще можно спасти. Однако юный де Греар переступил черту, за которой слабоволие и бездействие превращаются в преступление. Знать о том, что твой друг убивает твоего отца, и пальцем не пошевелить – какая же это низость! Да, Гийом де Греар поступил странно, да, он заманил меня в ловушку интереса, заставил приехать и разобраться, не полагаясь на обычную просьбу. И оказался прав: обычной просьбы в данном случае мало. Я не зол на него. Я лишь глубоко сожалею, что он не решился сделать так раньше.