Ханна Хауэлл: Если он опасен

— Итак, он вернулся. — Лорд Санданмор удовлетворенно похлопал ладонью по лежавшим на столе бумагам. — Представил доказательства своей финансовой состоятельности и даже сообщил, что купил неподалеку дом; кстати, тот самый, где его держали в плену. Дело за малым: удастся ли парню убедить Лорелей.

— Было бы нелишне заставить самоуверенного героя немного пострадать. Два-три письма за месяц — труд посильный.

— Ты едва ли не единственный из мужчин, кто любит писать письма. И все же согласен: капля смиренного раскаяния ему совсем не помешает. Он мог бы попрощаться перед отъездом, рассказать о планах, и тогда разлука не казалась бы ей столь безысходной. Полагаю, однако, что очень скоро нас ждет свадьба.

— О! Что заставляет вас так думать?

— Случайно услышал разговор Дариуса и Олуэна, когда мальчики направлялись в восточное крыло, чтобы залезть на чердак. Есть серьезные основания радоваться возвращению того, кого ты только что назвал самоуверенным героем.

— Прошу прощения, ваша светлость?

— Сыновья сэра Уэрлока уверены, что примерно через восемь месяцев моя дочь, которая все еще не замужем, подарит ему сразу двух малышей — правда, насчет того, будут ли это братики или сестрички, они пока не знают.

Дворецкий без сил опустился в кресло, а герцог весело рассмеялся, наполнил бокал и протянул другу.

— Не волнуйся, Макс. Наша Лолли справится. А самое главное, девочка будет счастлива. Этот молодой упрямец любит ее всей душой.

— Слышал его признание. Жаль только, что он так поздно разобрался в собственных чувствах.

— Хорошо, что все-таки разобрался. А это означает, что в жизни моей дочки наконец-то наступит гармония.

Лорд Сандан поднял бокал в молчаливом тосте и выпил за будущее детей и внуков.

— Больше я не буду плакать, — сердито произнесла Лорелей и сквозь густую листву посмотрела в небо.

Давать обещание было глупо. Она прекрасно знала, что сегодня же нарушит слово. Если днем, на людях, как-то удавалось держать себя в руках, то ночью, в тишине спальни, одиночество терзало ее с безжалостной безысходностью. А сегодня будет особенно тяжело: напрасные сожаления, вопросы без ответов окончательно украдут сон. Сожаления о потере единственного в мире человека, в котором она нуждалась как в воздухе, и вопросы о том, почему же все-таки не удалось удержать и его самого, и его любовь. Долгие мучительные размышления неизменно заканчивались ощущением краха, конца жизни, и в этот момент подступали неудержимые, бессильные слезы. Ну почему, почему она постоянно плачет? В душе медленно, но упорно нарастал гнев.

Неожиданно возникла спасительная мысль: а что, если попробовать рассердиться по-настоящему? Справиться с гневом намного легче, чем с сожалением, раскаянием и жалостью к себе. Гнев не заставит окружающих смотреть с сочувствием, пытаться утешить и подбодрить. К рассерженному человеку люди боятся подойти, а пережить горе в одиночестве, наверное, будет проще.

Лорелей попыталась убедить себя, что Аргус просто действовал по-мужски: ленился писать письма и не задумывался о том, сколько времени прошло со дня отъезда. Прием снова не сработал, как не работал уже две недели. Правда, Олимпии иногда удавалось ее успокоить и заверить, что брат непременно вернется, но как только леди Уэрлок уходила или хотя бы прекращала душеспасительные разговоры, переживания наваливались с новой силой.

— Как же я устала сомневаться! — негромко пробормотала Лорелей.

Теперь ей приходилось думать и о будущем ребенке. О детях, поправила она себя и едва не застонала. Появление близнецов особого удивления не вызвало: среди братьев и сестер их было несколько пар, так что предрасположенность, очевидно, передалась от отца. Но вот к материнству она была совсем не готова — а особенно к материнству одинокому.

Она раз и навсегда потеряет свое доброе имя, и Вейл наконец-то сможет с полным основанием сказать, что ее репутация безвозвратно испорчена. Остаток дней пройдет в печальном положении падшей дочери герцога: в полном уединении и столь же полной зависимости от отцовской жалости и щедрости. О том, какие унижения и страдания ожидают внебрачных детей, не хотелось даже думать. Благородный и великодушный герцог, конечно, признает малышей своими внуками, но аристократическое родство не спасет от презрения и недобрых пересудов, которые будут сопровождать близнецов всю жизнь.

Но так произойдет лишь в том случае, если отец не убьет сэра Уэрлока и не закончит свои дни на виселице. Ужасная, невозможная, мучительная мысль! Гнев герцога трудно даже представить, и обрушится он целиком на голову Аргуса, а ей достанутся лишь страдания да горькие сожаления. Обиженная душа мечтала о возмездии, но сердце не желало зла любимому, пусть и вероломному, человеку. И уж тем более страшно было думать о смертельном противостоянии двух самых дорогих на свете мужчин.